Радиус взрыва неизвестен

Он спохватывался, но было уже поздно. При ее развитом воображении она уже успевала представить себе всяческие ужасы в стиле конца прошлого столетия, когда ученым приходилось порой испытывать действие смертоносных бацилл на себе. Об этом-то она была наслышана, как наслышан всякий образованный человек о падении Ньютонова яблока или о первом перелете через Ламанш. Беда была в том, что теперь она примеряла все эти трудности к нему, а следовательно, и к себе.

Староверов принимался объяснять, что теперь все работы по исследованию болезней и противодействующих средств проводятся совсем в иных условиях, говорил о своем институте, снабженном всеми новейшими инструментами и приборами, но она только поджимала губы, и он с досадой думал, что Галина не очень верит ему, в глубине души считая, что он успокаивает ее, как добрый сказочник.

В известной мере это льстило: боится за него — значит, действительно любит!

И в то же время где-то в глубинах сознания возникало неприятное чувство неуверенности: а так ли она понимает его, правильно ли думает о его делах, намерениях, свершениях? И хотя он торопливо изгонял эти неуместные мысли, они тревожили, вызывали недовольство, которое вдруг начинало беспокоить, как еще неосознанная боль.

Однако радость отдыха снимала эти непонятные страхи.

Приближался сентябрь, бархатный сезон, и Староверов был доволен тем, что никто не беспокоит его. После болезни отпуск ему продолжили, статью он написал. Можно было купаться, ездить в горы, принимать у себя маленький кружок друзей, образовавшийся после победы над эпидемией. В кружок этот входили Ермаков, санитарный инспектор, иногда присоединялись и секретарь горкома с председателем горсовета. Только Лиза больше не навещала Бориса Петровича. Правда, он как-то и не замечал ее отсутствия, но однажды ему понадобилась какая-то справка. Он попросил Галю позвонить бывшей его помощнице, а Галя обратилась прямо к Ермакову.

Он удивленно спросил, не поссорилась ли Галина Сергеевна с Лизой. И удивился сухому ответу:

— Не люблю людей, жаждущих мученического венца. Они ужасно однолинейны!

— Позволь, — он был и огорчен и взволнован, — но ведь ты сама показала, что способна на подвиг. А Лиза даже не стремилась к подвигу. Она просто выполняла свои обязанности!

— Вот-вот! — иронически подхватила Галина Сергеевна. — Это ее личные обязанности, она сама выбрала именно этот круг обязанностей, а ведет себя так, будто принадлежит к первым христианам. Те поступали точно так же. Если одного из них бросали на съедение львам, то другие спешили добровольно стать с ним рядом. Ты знаешь, что она говорит о тебе? — без всякого перехода спросила вдруг Галя. — Она считает, что тебе рано праздновать победу и наслаждаться отдыхом, пока эта проклятая болезнь не уничтожена во всем мире. Так что же, ты так и останешься дежурным милиционером, приставленным к этому вашему пситтакозу? А когда жить, думать, работать наконец?

— Но это же и есть моя работа! — все более удивляясь этой вспышке гнева, попытался возразить он.

— Теперь эту работу могут выполнять Ермаковы и всякие Лизы. Твое дело быть первооткрывателем!

Он невольно усмехнулся той наивной вере в него и гордости за него, которая прозвучала в словах Гали. Но проглядывало за этими высокими чувствами и нечто другое, чего он не мог понять. Ревность? Но к кому? Страх за него? Но ведь они так проблематичны, эти возможные опасности. Было похоже на то, что она боялась собственных тревог, представив себе раз и навсегда, что он будет вечно окружен опасностями, похожими на только что пережитую.

Но если это так, тогда главным ее чувством является желание покоя, чувство эгоистическое, трусливое даже, столь несовпадающее с тем героическим, что она так просто проявила дважды на его глазах. Может быть, она считает, что подвиг — это как вспышка пламени, а сама по себе жизнь тихое тление? Ему стало и жаль ее и немножко стыдно за нее.

Но Лиза-то, Лиза-то какова! Броситься прямо в логово львицы, чтобы высказать свою точку зрения! Ведь Галина, наверно, охраняет его, Староверова, покой, как львица охраняет своих детенышей. Да, тут надо иметь мужество. Хорошо еще, что Борис Петрович в первые же дни по выздоровлении дал телеграмму в министерство с просьбой оповестить ученых приморских стран о появлении новой вспышки пситтакоза. Иначе каково было бы ему выслушивать эти упреки несмышленого ребенка!

— Чему ты улыбаешься? — чуть ли не враждебно спросила Галина.

Он поторопился объяснить:

— Но это же в самом деле смешно. Как видно, я выгляжу таким счастливым и рассеянным, что даже Лиза считает себя вправе давать мне уроки. И всем своим счастьем я обязан тебе!..

Последняя фраза несколько успокоила ее. Но после этого разговора он вдруг почувствовал себя как бы связанным. Оказалось, что с Галей можно говорить далеко не обо всем.

За всем тем они были счастливы.

И вдруг Галина сказала, что им пора ехать…