Радость, гадость и обед

Когда я впервые услышал о гибели Дэвида и Куки, логика подсказала мне, что казнить животное было бессмысленно. Пусть Куки и весил почти тонну, мозг у него был величиной с мой большой палец. Можно смело утверждать, что крокодил, если воспользоваться философским термином, не «отвечает за свои действия». После гибели Куки жена Хааста сказала: «Крокодил вел себя естественным образом, только и всего». И она была права.

Однако более примитивная часть моего рассудка была согласна с необходимостью кары. Согласился с ней и автор редакционных статей из New York Times, назвавший смерть крокодила «эмоционально верным, хотя и абсолютно иррациональным поступком». Правильно ли поступил Хааст, застрелив Куки? Следовало ли нам прислушаться к логике, твердившей, что нельзя наказывать крокодила за то, что он следует своим инстинктам? Или же нужно было внять гласу эмоций, требовавшему возмездия за смерть невинного ребенка?

Споры о том, что лежит в основе человеческой морали, эмоции или рассудок, ведутся не одну сотню лет. Философ восемнадцатого века Дэвид Хьюм считал, что в основе морали лежат эмоции; Иммануил Кант выводил мораль из доводов рассудка. Заинтересовавшись психологией взаимоотношений человека и животных, я решил выяснить, что происходит в человеческом сознании, когда мы рассматриваем вопросы морали, касающиеся других видов. В то время ведущим специалистом по психологии морали считался гарвардский психолог Лоуренс Колберг. Подобно Канту, Колберг считал, что принятие связанных с моралью решений происходит после тщательного обдумывания вопроса: мы взвешиваем все за и против тех или иных действий и затем принимаем логичное решение. Колберг исследовал развитие морального мышления у детей. Он рассказывал им историю, в которой имелась моральная дилемма, а затем предлагал ребенку разрешить ситуацию и объяснить, почему было выбрано то, а не иное решение. Самой известной историей Колберга был рассказ о бедняке по фамилии Хайнц, который ради спасения своей умиравшей от рака жены украл у жадного аптекаря лекарство, за которое тот запросил чересчур дорого. Колберговы детишки мыслили весьма логично и даже учитывали такие факторы, как вероятность, что Хайнца поймают на краже, и счастье, которое последует за выздоровлением его жены.

Мы с моей студенткой Шелли Гэлвин использовали этот метод, когда исследовали процесс принятия решений относительно использования животных в экспериментах. Мы поступали просто. Предлагали участникам оценить ряд гипотетических предложений о проведении экспериментов с участием животных. Участники должны были одобрить эксперимент или отказать в его проведении и объяснить, какими причинами они при этом руководствовались. В одном примере исследователю, ищущему лекарство против болезни Альцгеймера, требовалось разрешение на имплантацию стволовых клеток обезьяньих эмбрионов в мозг взрослых обезьян. В другом примере ученый намеревался ампутировать переднюю часть конечностей у новорожденных мышат, чтобы изучать роль генов и опыта в развитии сложных двигательных стереотипов. Оба примера были взяты из реальной жизни.

Примерно половина участников разрешила эксперимент на обезьянах, однако ампутацию конечностей у мышей допустила только четверть из опрошенных. Решения эти нас не удивили, однако стоявшие за этими решениями доводы оказались неожиданными. В случае с обезьянами студенты склонялись к рациональному разрешению ситуации. Они исходили из соображений затрат и выгод от эксперимента, а также учитывали имеющиеся у животных права. Но когда речь зашла о мышках, все оказалось иначе. Участники писали: «Отталкивающий эксперимент!», «Подумайте только, как будет смотреть на вас бедное животное!» или «Отвратительно!». Решая вопрос об ампутации конечностей мышонка, испытуемые руководствовались отнюдь не логикой, а собственными эмоциями по поводу эксперимента.

Исходя из превалировавшей тогда в психологии теории морального развития, мы предполагали, что наши испытуемые будут принимать решения, исходя из логики. А получилось ровно наоборот — все решали чувства. Это предсказывал еще Джонатан Хайдт, один из лидеров новой школы психологии морали, которая подчеркивает примат сердца над головой в вопросах этики. Подобно многим другим психологам, Хайдт убежден, что познание у человека состоит из двух отдельных процессов. Первый из них интуитивен, сиюминутен, бессознателен, непроизволен и эмоционален. Второй же, напротив, связан с размышлениями, осознан, логичен и замедлен. Нередко он включается в работу уже после того, как мы приняли быстрое интуитивное решение, — включается и разбирает всю когнитивную путаницу, подбивая базу под наши эмоциональные решения.