Радость и страх

Чем больше у нее обязанностей, тем ей как будто приятнее. С грязью от беженцев она воевала чуть ли не более яростно, чем Табита, но, когда в 1944 году те наконец добились, чтобы их увезли в Лондон, ей словно чего-то недостает. Она с радостью встречает нового гостя, поначалу напугавшего Табиту, - старого Гарри, которого по каким-то секретным военным соображениям выселили из пансиона на юго-восточном побережье.

Гарри пять лет как овдовел, три года как бросил практику и предпочел одиночество, лишь бы не жить вместе с молодой женой Тимоти, которую он изображает тиранкой, одновременно скупой и излишне суетливой, неспособной создать в доме атмосферу покоя и сердечного тепла. Он горько оплакивает свою верную Клару. Без нее он уже не смог больше работать и вообще почти потерял связь с жизнью. Слишком долго она лишала его всякого человеческого общения. Он беспомощен и раздражителен, сморщенный старичок, немногим солиднее Табиты. От прежней его энергии и целеустремленности остались одни внешние проявления. Уже за завтраком он начинает торопиться, но через полчаса возвращается из сада или с поля усталый и растерянный, словно сам не знает, зачем ходил туда. Он часами сидит, словно погруженный в раздумье, и вдруг подскакивает от стука дождя по стеклу и говорит: "Дождь пошел" либо вздрагивает, заслышав шаги Табиты, и сердито покрикивает: "Посиди ты спокойно, Тибби. Правду Нэнси говорит - ужасная ты непоседа. Да и то сказать, ты с детства была неугомонная".

Табита в его глазах, как и прежде, малый ребенок, человек несерьезный, чья безответственность и сейчас еще таит в себе угрозу. Его воображение, давным-давно загнанное в глубокий туннель, где оно продвигалось ползком, пока туннель внезапно не кончился вместе с его работой, повернуло вспять от мрака впереди к ближайшей светлой точке в другом конце туннеля. А там ему видится детство и непослушная, неуемная Табита. "Ты всем нам доставила много волнений; и честное слово, было из-за чего волноваться. Надо же, сбежала с этим проходимцем!" И, видя, что Табита качает головой, продолжает громче: "А мне все равно, он и был проходимец, иначе не скажешь. Сманил восемнадцатилетнюю девушку, даром что была своенравная. Всю твою жизнь загубил".

- Но, Гарри, моя жизнь сложилась не так уж плохо.

- Гм. Сперва этот тип с журналом, потом тот старик, что все основывал новые компании, пока не обанкротился, а теперь вот это.

Собственную жизнь он явно считает образцовой. С одобрением отзывается о Тимоти, у которого теперь большая практика, даже о жене Тимоти, хоть она и отказалась взять его к себе. - Она хорошая жена для врача. Деловая женщина.

Главным лицом в Амбарном доме ему представляется Нэнси. По вечерам, когда она входит в гостиную, он поднимается с кресла. - Садись, милая, отдохни, день у тебя был трудный. И что бы мы без тебя делали.

Нэнси позволяет усадить себя в удобное кресло, подложить подушку, пододвинуть корзинку с шитьем. Она уже и держится, как мать семейства, и выглядит на десять лет старше своих двадцати четырех. Она шьет и вяжет сосредоточенно, с сознанием, что выполняет нужную работу, и время от времени, начиная новый ряд или вдевая новую нитку, с важностью напоминает Табите о каком-нибудь серьезном деле - что белье в отеле пришло в ветхость или что одну из горничных верхнего этажа надо бы сменить.

В разговор вмешивается радио - передают, что в Италии идут ожесточенные бои, английские части медленно наступают на сильно укрепленные позиции противника.

В гостиной покойно, уютно. Потрескивает огонь в камине, сверкая на начищенных щипцах и кочерге. Старик посасывает погасшую трубку и глядит в огонь, морща брови. Он разомлел от тепла, морщины его залегли навечно, как у старой собаки, он, вероятно, ничего не слышал. Табита в съехавших на кончик носа очках вяжет ритмично, не останавливаясь. Нэнси опять берется за отложенное было шитье, резко бросает: "Вот так-то!" и решительно втыкает иглу в материю.

Табита ощущает свое счастье как живое присутствие, исходящее из всего дома, центр которого - Нэнси. Она думает: "Как мне повезло! Как замечательно, что девочка, начав так плохо, теперь исправилась, что она довольствуется этой тихой жизнью и стала такая ласковая. Сердце-то у нее доброе, это ее и спасло". И оттого, что мысли ее, как всегда, о Нэнси, что она все время думает о ней, наблюдает ее, словом, оттого, что она преисполнена нежности к внучке, она говорит недовольно, чуть задыхаясь:

- Дорогая моя, кто же прорезает петли такими огромными ножницами!

- А я маленькие не нашла.

- Вечно ты все теряешь, такая растяпа. Просто не знаю, что с тобой будет.

Пора ложиться спать, и, когда Табита спрашивает: "На молитву останешься?", в голосе ее упрек в вызов. Лишь бы не услышать отказа.

Нэнси улыбается: - Да, конечно. - Она уже не возражает против молитв. Терпит их, как зрелая женщина, из уважения к старикам. Мало того, она говорит: - Скоро начну учить Джеки молиться. Мама пришла бы в ужас, но мне кажется, немножко религии помогает держать детей в узде.

- Это не причина.