«Радость моего общества»

Посреди ночи я проснулся в поту и ужасе. Впившись руками в одеяло, я натянул его до самого носа, защищаясь от смертоносной твари, которая явно затаилась в комнате. Я лежал тихо на тот случай, если она еще не знает, что я здесь. Я задерживал дыхание и медленно, чтобы не шуметь и не шевелиться, выдыхал. Постепенно эта техника меня достала, и время от времени приходилось хватать воздух ртом. Но никто не убил меня той ночью, ничей нож не вспорол одеяло, ничьи пальцы не сжались у меня на горле. Задним числом я могу определить источник своей паники. Беда в том, что при моем вечернем сократическом диалоге с собой о природе любви не было Сократа, чтобы помочь мне с логикой. Я в одиночку метался между плюсами. Некому было меня поправить, а следовательно, из одной мысли не обязательно вытекала другая, да что там — новая мысль зачастую противоречила предшествующей. Я силком пытался придать ясность своей запутанной логике, и это оскорбляло мое ненасытное чувство порядка.

* * *

Два дня спустя на тротуаре возле соседнего подъезда я увидел человека в костюме и галстуке. Он был худ как щепка, и на секунду я будто оказался в Сонной Лощине, разве что голова у человека была, а лошади не было. Он раскачивался вправо-влево, сканируя номера домов в квартале. Он состоял из одних углов — журавлем тянулся то в одну, то в другую сторону и вскидывал голову, сгибался в пояснице, чтобы свериться с адресом, который держал в руке. Человек-зверинец, он по-крабьи пробирался по тротуару и, как сова, двигал шеей, вглядываясь в ближние и дальние таблички.

Увидев адрес над крыльцом моего дома, он, похоже, нашел то, что искал. Весь собрался, поднялся по ступенькам и постучал в мою дверь.

— Дэниэл Кембридж? — выкрикнул он.

Я досчитал до трех и открыл.

— Да? — сказал я.

— Гюнтер Фриск, компания "Пироги Теппертон", — сказал он.

Мы расселись — в кресло и на диван; на этот раз при выключенном телевизоре, поскольку мне совсем не хотелось, чтобы шальное "Крим-шоу" залетело в мою гостиную. Он спросил, найдется ли у меня время прочесть мое призовое сочинение в Колледже Свободы.

— Надо свериться с расписанием, — ответил я. — Но всегда можно что-нибудь передвинуть.

— Мне нужно задать вам несколько вопросов. Ваш возраст?

— Двадцать девять лет.

— Женаты?

— Помолвлен.

— Где работаете?

— Тренирую боксеров.

Он прыснул:

— Спортсменов или собак?

Я сделал свой выбор:

— Собак.

— Проблемы с законом были?

— Нет.

Интересно, думал я, когда он задаст вопрос, на который можно ответить, не солгав.

— Вы написали эссе самостоятельно?

— Да. — Меня самого восхитила моя способность говорить правду с той же бесстыжей искренностью, с какой я до этого соврал пять раз.

Он объяснил процедуру конкурсного отбора, дал подписать обязательство не вчинять судебных исков, вручил купон на бесплатный замороженный пирог и удалился. В окно я следил, как он прошел к своему автомобилю, открыл дверцу, уселся. Взял с пассажирского сиденья свой планшет, оторопело в него вытаращился, снова втянул шею, глядя в сторону моей квартиры через ветровое стекло, опять уставился в планшет. Я видел, как вторые дубли делают комики, но теперь это происходило в жизни. Фриск выбрался из машины, еще раз сверил свои записи  с номерами домов. Поднялся по ступенькам, пошебуршился перед моей квартирой и пару раз тюкнул в дверь. Я открыл дверь и увидел его ошарашенное лицо, точно он с утра надел туфли, а те вдруг оказались на пять размеров больше.

— Извините, — сказал он, заглянув  в свои записи. — Я... я... Ленни Бёрнс здесь проживает?

И мы зависли, глядя друг на друга. Слава богу, мой ответ оправдал то, что прошла вечность, прежде чем я открыл рот.

— Умер, — сказал я. — Умер! — голос мой зазвенел. — Погиб в двадцать восемь лет!

Я испустил полувсхлип, вызывая в себе ту же непреклонную веру, с которой ставил подпись "Ленни Бернс" под своим сочинением. И для вящей драматичности навзничь повалился на диван. Не мой ли опыт в "Крим-шоу", подумал я, наградил меня навыками Аль Пачино?

Гюнтер застыл на пороге.

— О, простите, — сказал он. — Мистер Бернс проживал здесь?

— Это мой родственник; троюродный племянник со стороны мачехи, но были не разлей вода. Вы себе не представляете, как в одночасье... все в нашем доме любили его.

Искренняя вера в то, что я говорю, заставила меня поперхнуться.

— Он тоже прошел в финал... совсем как вы, — сказал Гюнтер.

— О боже, насмешка судьбы! — воскликнул я. — Мы вместе написали на конкурс. Ленни пришел в восторг от мысли, что он может быть типичным, и раз уж он забрал это себе в голову, то хотел быть самым типичным. Пройти в финал! Он был бы в восторге. Почему вы не приехали вчера, до его кончины?

Филипа, проходя по подъезду, услышала мои причитания. Увидела распахнутую настежь дверь и Гюнтера Фриска в понурой позе. Она заглянула к нам:

— Что стряслось?

— Ленни, — удружил Гюнтер. — Ленни скончался.