«Радость моего общества»

С наступлением ночи у меня разыгрались нервы. Ложась спать, Кларисса, естественно, выключила свет в спальне, поэтому я не мог выключить свет в гостиной, а стало быть, мне предстояло спать при совокупной мощности освещения в 1125 ватт. Позже я заметил, что она оставила включенным ночник, и, значит, я мог выключить одну из пятнадцативаттных лампочек. Но и только. Мне предстояло спать в краю полночного солнца. Я лег ничком, зарылся головой в подушки. После пятнадцати минут ерзанья и притворства я услышал скрип двери и шаги в мою сторону. Рука Клариссы тронула моё плечо, и я перевернулся.

— Я просто хотела поблагодарить тебя.

— О, — сказал я. — Да что я сделал?

— Дэниэл, я лежала в постели и думала обо всем этом, и я поняла, что не смогу тебя больше лечить. Тебе не полагается это всё обо мне знать. Мне придется просить о замене.

— А что, эти правила относятся и к интернам? — спросил я, не теряя надежды.

— Даже более чем. Я должна проявить уважение к процедуре. Если я об этом не доложу, это будет серьезное нарушение.

Кларисса была матерью Терезой в моем лепрозории. Она мне сочувствовала. Я глядел, как шевелятся ее губы; слышал, как она дышит в паузах. Вблизи ее голос стал иным. Более глубоким, более гулким, как ветер над бутылочным горлышком. Вблизи ее красота утроилась. Волосы упали на лоб, рассеяли жесткий свет, падающий на лицо, смягчили тени. Ее рука безвольно лежала на диване, будто чужая ей, на внутренней стороне запястий кожа была такая белесо-бледная, что было видно, как им не хватает солнца.

— Спасибо, что пустил нас переночевать. Завтра мы что-нибудь придумаем.

— Вы можете оставаться здесь, сколько хотите, — сказал я.

— Возможно, завтра еще придется побыть здесь. Я позвонила его сестре. Она сказала, что он должен вернуться в Бостон в субботу. Если он уедет, у нас всё будет хорошо.

Кларисса пожала мне локоть и встала.

— Хочешь, я выключу свет?

— Нет, — ответил я. — Я собираюсь читать.

Книги поблизости не было, а про свои требования к освещения я ей не рассказывал, так что Кларисса на миг озадачилась и недоуменно огляделась вокруг. Но такая мелкая несуразица под конец судного дня почти не имела значения.

Она удалилась в спальню, оставив дверь чуть приоткрытой.

Когда полночь опустилась на нас, все внешние звуки — телевизоры и автомобили, шаги и отдаленные голоса — покинули тьму. Я закрыл глаза. Свет меня больше не беспокоил. Я думал о двух женщинах на своей кровати, об этом хранительном сэндвиче, берегущем Тедди. Моё тело скрючилось и оцепенело, как будто кто-то натянул веревку. Я схватил ртом воздух. Мне виделось, что я накрыл своим телом Тедди, как одеялом, но я смотрел на себя сверху, точь-в-точь как Кларисса, которая глядела на себя с небес. Пинки, предназначенные ребенку, я гасил своим телом. Отчего-то мое вмешательство в самый душераздирающий момент драмы пробудило во мне бездонную печаль, и у меня вырвалась пара всхлипов. А потом я увидел себя маленьким мальчиком — я слышал и ощущал удары откуда-то сверху. И почему, почему я рывком вскочил на постели, цепляясь за подушку и повторяя вслух: "Я больше не буду, я больше не буду"?

* * *

За ночь я несколько раз услышал негромкое "уа" и шлепанье шагов вокруг, так что, думаю, все мы спали урывками. Однако к пяти утра замерло всё, кроме моих глазных яблок, которые наслаждались возможностью почленить свежий потолок. Тишина, в конце концов, накрыла Санта-Монику и привела мое сознание в состояние, противоположное дзэну. Моя голова не очистилась от мыслей, скорее наоборот — каждая извилина ломилась от фактов, чисел, откровений, взаимосвязей и товаров. Установив путем дедукции, а точнее — индукции, как полосатую зубную пасту "аквафреш" на фабриках заманивают в тюбики, я сотворил новый магический квадрат.

Я был погружен в созерцание квадрата, этой схемы моей текущей жизни, когда один из его элементов, Тедди, скрипнув дверью спальни, вполз на несколько футов в гостиную и замер на четвереньках. Элемент поглядел на меня и расплылся в улыбке, затем, совершив внезапный правый финт, уклонился влево и оперся на стену, отрывая от меня взгляд только на секунду-другую по необходимости. Он повернулся, припечатал свои ладошки к стене, а потом, обогнув комнату по окружности, добрался до дивана, где я усиленно пытался заснуть. Шмякнувшись на заднее место, он протянул ко мне руки — я воспринял это как намек и поднял его с пола. Посадил его к себе на грудь, где он пребывал в полном довольстве примерно минуту, а я произносил нечто нарочито перегруженное буквой Б, поскольку считал, что буква Б может позабавить годовалого младенца. Начал я с реальных слов — бэби, буби, бабы, — затем скатился до бестолковых звукосочетаний — бубу, боба, бобоэби. Его лицо выражало гамму эмоций от сосредоточенности до неудовольствия, счастья, растерянности, досады; хотя, на мой взгляд, не было никаких причин испытывать неудовольствие, счастье, растерянность и досаду. Кроме буквы Б.