Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— А по-вашему выходит слишком уж туманно — дерево и все остальное…

— Для меня не туманно.

— Вы берете материал, который сам к вам приходит, и придаете ему таинственность, — сказал Ал. — А так ли все таинственно на самом деле?

— Немножко таинственности — разве это плохо?

— Не понимаю. Это мне ни о чем не говорит.

— Ну хорошо, — сказал Шор. — Назовите это обостренным ощущением жизни. Подойдет?

— Тоже не очень, — ответил Ал и улыбнулся. Но вдруг подумал: «Погоди! Он, пожалуй, действительно рассказывает мне что-то о своем творчестве, о своей жизни!» И тут воображение его заработало. Эти мгновения чуда, внезапное прозрение реальности… — такое обостренное видение присутствует во всех произведениях Шора. Но только связано оно с людьми, а не с деревьями! Каждый персонаж обретает свою собственную пронзительную ясность, как дерево, которое он увидел в ту ночь! Человек, ждущий у окна. Но на самом деле он ждет, чтобы его излюбленные персонажи — все эти яростные, несгибаемые добровольные изгнанники общества — внезапно возникли в его мозгу, завладели его воображением. Своим прибежищем. Храмом, где он предлагает им сочувствие и уважение за то, что они такие, какие есть. Но почему? Может быть, потому, что подобные люди таят в себе что-то неожиданное, ту необузданную непредсказуемость, которая так ему мила? Потому, что они такие, какие есть? Как его дерево? Нет. Под его охраной, в его храме они каким-то таинственным образом вдруг стали крупнее, человечнее, значительнее, потому что поняли, что здесь им это позволено.

— Нет! — почти выкрикнул Ал.

— Что — нет? — спросил Шор.

— Принимать деревья, принимать людей, принимать их и призывать на них благословение. Нет! — твердо сказал Ал, наклоняясь к Шору. — Что вы такое? Своя собственная церковь?

— Может быть, — ответил Шор, пожимая плечами. — Может быть, я — своя собственная церковь.

— Но послушайте, то, что вы делаете…

— Что я делаю?

— Я хочу сказать: то, что вы с вашей философией вынуждены будете сделать…

— Что я буду вынужден сделать?

— Этот полицейский… по-моему, он теперь способен на все.

— И по-моему, тоже.

— Послушайте, — настаивал Ал. — Тут что-то не так! Вы введете этого человека в свою церковь, уважая его за то, что он такой, какой есть, что он может сорваться с узды и совершить что угодно. Может стать таким, какие вам нравятся, — захватывающе интересным. И может быть, вы его пригреете, превратите в одного из ваших людей по большому счету, а каким будет его следующий подвиг — никому не ведомо. Тут что-то не так, какая-то ошибка. Вы овеете обычную мелкотравчатую преступность благоуханием святости. Простите меня, мистер Шор. Это — не подлинная жизнь. Это — не видение жизни. Это просто ваша собственная натура. И чистейшая сентиментальность — изображать вот этого типа чем-то другим, а не тупым убийцей, какой он есть на самом деле.

— Да я и не сомневаюсь, что он лжец, — мягко сказал Шор. — И тем не менее я пока не знаю, куда бы я его поместил. Мне неизвестно, какой была его жизнь. И вы не знаете, Ал. И вы не знаете. Подлинная жизнь, вы говорите?

Когда Шор откинулся на спинку стула, Ал попытался удержать его взгляд, удержать откровенность, которой ему наконец удалось добиться. Он выжидал, видя, что Шор над чем-то задумался.

— Мне кажется, вы меня не совсем поняли, — сказал Шор. — Чуть-чуть недопоняли, Ал. — Он взглянул на свои часы. — Нам пора. Наверно, уже началось. Идем?

Встав, он ласково похлопал Ала по плечу.

Они вышли из затененного ресторана на солнечный свет и неторопливо пошли назад. Ступеньки ратуши уже подсохли. На лесах, опоясавших башню, рабочие чистили потемневший камень. Башенные часы остановились. Или отстали. Они показывали девять.

22

Коронер излучал довольство, как будто вкусно поел и выпил в обществе близких друзей. Голос у него стал более звучным, и он выглядел еще внушительнее и авторитетнее. И мистер Рэлстон — тоже, когда сказал, что, по его мнению, им теперь следует выслушать полицейского Дансфорда. Все в зале поверили, что он и сам только сейчас спросил себя, а не может ли полицейский Джейсон Дансфорд чем-то помочь расследованию?

Вид у Джейсона был озабоченный: так ведет себя всякий сильный, уверенный в себе человек, который не боится быть точным в наимельчайших подробностях, если они могут оказаться полезными. Пусть весь город узнает, почему он застрелил Хуана Гонсалеса. Авторитетный тон, который он вырабатывал в течение многих лет, теперь сослужил ему хорошую службу. Он повторил показания Мастарда о том, как двое, ехавших в машине, отказались остановиться, как они сыпали руганью и насмешками.

— Мы не сомневались, что это те, кого мы должны были задержать. Машина-то голубая, — сказал он. — Они пускались на всякие хитрости, чтобы оторваться от нас, и это им чуть было не удалось. Еще минута — и мы бы уже не увидели, как задние фонари исчезли за гаражом. Под дождем в темноте мы увидели, что двое мужчин вылезают из машины чуть в стороне от гаража.

— На каком расстоянии вы были от их машины? — спросил мистер Рэлстон.

— Футах в двадцати пяти, сэр.

— Вы держали пистолет в руке?