Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Она положила трубку на рычаг, сварила кофе и, сидя на кухне в ожидании звонка, попыталась читать газету — то, что было написано о Шоре. И не смогла. Тогда она заплакала. Пришлось подняться и походить по комнатам. Скрестив руки на груди, крепко обхватила себя за плечи; по щекам струились слезы. Какой беспорядок в комнатах: с тех пор как ушел Ал, она не устраивала уборку. Едва ее мысли обращались к Шору, к горлу подступал ком, и слезы катились еще обильнее, но при этом у нее было странное ощущение, будто она воспринимает все со стороны, как зритель. Она твердила себе, что Шор был замечательный, необыкновенный человек, и ее охватывала огромная жалость к нему. Сжав голову ладонями, тревожно вслушиваясь в тишину квартиры, она ходила от окна гостиной до кухни и обратно. И вдруг перед глазами у нее зловеще замаячило лицо Джейсона Дансфорда — с той фотографии, где он стоял с судьей, растянув рот в презрительной, торжествующей усмешке; ей стало еще горше, а он ощерился еще шире и победнее. Казалось, вот-вот откуда-то из самых тайных ее глубин, из самой ее души вырвется страшный вопль о прощении и что-то борящееся в ней завладеет ее умом и сердцем и наполнит ее неизбывным раскаянием. Но она не понимала, что с ней происходит и почему ей так страшно и одиноко. Ей чудилось, будто давным-давно кто-то предупреждал ее об этой неведомой силе, но она не поверила, потому что еще ни разу не ощутила ее в себе. Она никогда по-настоящему не верила, что есть что-то в ней самой, с чем надо спорить, чего надо опасаться, от чего ждать ответа или утешения в одинокие ночи или предостерегающего шепота, когда она делает неверный шаг. И вот теперь это страшное «что-то» медленно надвигалось и увлекало ее к черному провалу, и все же она внимательно прислушивалась к уличным звукам. Зазвонил телефон.

— Ал! — с облегчением воскликнула она. — Слава богу, ты позвонил! — Как будто только теперь поняла, что один Ал может дать ей отпущение. — Даже подумать страшно, в каком ты сейчас состоянии! — порывисто продолжала она. — Он же был частью твоей жизни. Как ужасно, Ал!

— Да, ужасно, — сказал он. — Мне очень паршиво. Точно и меня выбросило из жизни.

Они поговорили о том, как все это неожиданно, жестоко и бессмысленно. Удрученно помолчали.

— В газете написано, что на похороны посторонних просят не приходить.

— Это ничего. Я уже говорил с миссис Шор.

— Она о тебе знает?

— Шор ей написал, всего неделю назад. Она прилетела из Нью-Йорка. Со Старки Кьюницем. Представляешь?

— Если ты хочешь, я буду там, Ал.

— Я за тобой заеду.

— Не надо. Лучше встретимся прямо там.

— Но почему ты не хочешь, чтобы я заехал?

— Сама не знаю.

— Лиза, я заеду к тебе… сейчас.

— Нет, не надо.

— В чем дело?

— В прошлый раз… это было слишком тяжело. И теперь лучше не будет. Будет хуже. — Она все больше нервничала. — Я этого не хочу.

— Ты же сказала «слава богу», когда услышала мой голос.

— Мне было так плохо и одиноко.

— Я еду.

— Нет-нет! Я справлюсь сама. Я приду на похороны.

— Похороны! Они будут через три дня. Почему ты не хочешь меня видеть? — тревожно спросил он. — Почему бы нам с тобой не повидаться? — Его настойчивость начала на нее действовать. — В чем дело? — повторил он. — Нет, ты скажи мне, в чем дело.

Ей хотелось рассказать ему про полицейского, как она его боится. И тут же, хотя боль была непереносима, в голове вдруг мелькнуло: меньше всего ей следует опасаться этого полицейского. И он теперь тоже меньше всего хотел бы встретиться с ней. Это же простая логика. А боится она Ала. Его голос напомнил ей, что она никогда не могла ничего от него скрыть, он всякий раз заставал ее врасплох и подчинял себе, и сейчас он снова это делает. Окажись он сейчас здесь, она упала бы перед ним на колени и крикнула: «Я же думала только о тебе!» Содрогнувшись, она поспешно простилась с ним. У нее дрожали ноги, и она стала мягко их массировать.

Наконец она поднялась и пошла выпить еще кофе. Потом словно впала в забытье — сидела, уставившись на сверкающую белизной столешницу. Что-то новое было в голосе Ала, какой-то у него другой, непривычный голос. Для нее вдруг стал очень важным именно его голос. Раздумывая об этом, она оживилась. Видимо, Ал уловил в ней что-то новое, но не понял, что именно. И значит, где бы он сейчас ни находился, она не идет у него из головы. Может быть, так лучше: пусть думает, пусть снова и снова пытается разгадать, что же произошло. Она медленно поднесла ко рту чашку с кофе. Рука не дрожала. Она закурила сигарету, и в первый раз за все эти часы лицо ее стало задумчиво-спокойным.

25

На следующий день в Лизе появилась какая-то новая обаятельная сдержанность. Приехав домой после работы и поставив машину в гараж, она столкнулась у дверей с миссис Этли, нагруженной покупками.

— Как поживаете, миссис Этли? — сказала Лиза.:

— Ах, мисс Толен, здравствуйте!

Лицо миссис Этли вдруг показалось Лизе незнакомым. Оно словно светилось какой-то заинтересованностью. Нет, конечно, ее собственное лицо не выдает миссис Этли никаких секретов, а потому и хорошенькое личико соседки не может и не должно ее тревожить.