Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

— Хм, — сказал он. — Не позволяйте мне вас провоцировать.

— А почему?

— Действительно, почему? Да, почему бы вам не задержаться, когда они уйдут?

И она задержалась. Он повел ее наверх в спальню. Они не обменялись ни единым словом. Он взял ее с добродушным и деловитым отсутствием всякой сентиментальной ерунды.

— Вы были очень хороши, дорогая моя, — сказал он, а она, передразнивая его чопорность, ответила тоном ворчливого ветерана:

— Что же, сэр, вы-то, как посмотрю, тоже не промах.

Когда они налили себе выпить на сон грядущий, она, пытаясь стать ему ближе, начала говорить о себе. Сперва она растерялась от того, что он продолжает называть ее «дорогая моя», но потом эта чопорная вежливость заинтриговала ее и даже тронула. Она была прямым и откровенным человеком и рассказала ему все о своей семье и своей замужней жизни. То, чего она не знает о нем, сказала она ему, гораздо интереснее всего, что она знает о своем муже.

Она вышла за Оскара Финли, молодого конника, участвовавшего в Олимпийских играх. Все ее друзья восхищались тем, как Оскар ездил верхом, и его мальчишеским задором, сказала она. Это ведь он не мог все время оставаться на лошади, и она тоже. Она была чемпионом своего клуба по выездке и ожидала от лошади послушания и кротости — от лошади, но не от мужа. Вскоре стало ясно, что с ее лошадьми он чувствует себя гораздо легче, чем с ней. Год назад, стараясь спасти их брак, она повезла Оскара в Африку на дорогостоящее сафари. Но даже по ночам в саванне, слушая рыканье льва или лай шакала, они не могли уютно и молча прижаться друг к другу. Они чувствовали себя еще более чужими и одинокими, чем дома.

— В саванне. Стараясь стать ближе… Хмм! Интересно, — сказал он. — Хмм.

Эта история с саванной пробудила в нем любопытство к ее странным глазам. Глаза у нее были синие, и они никогда не вспыхивали — во всяком случае, мгновенно, — но всегда сияли. Однако сияние это было туманным и придавало им неподвижное мечтательное выражение, словно она нанюхалась кокаина, хотя он был твердо уверен, что она вообще не употребляет наркотиков.

— Ваши глаза… у вас немножко сумасшедшие глаза, Кэрол, — сказал он.

— Как и ваши.

— Мои?

— Страшно одинокие глаза.

— Никто никогда этого не говорил.

— Во всяком случае, сумасшедший тут вы, — сказала она. — Почему вы смотрите на меня так, словно ждете, что вот-вот вспомните что-то о чем-то или о ком-то? Так о чем же?

— Я не знаю, — сказал он, подумав. — Правда, не знаю. А у меня всегда была такая хорошая память. — На мгновение он забыл про нее, недоумевая, стараясь понять, потом заметил, как она рада, что смогла зацепить его, и засмеялся.

Это произошло за два дня до пресс-конференции в ратуше. После пресс-конференции в газете появилась его фотография. Большая фотография его и мэра Стронека во время приема, когда представителям прессы и членам муниципального совета предлагались напитки и бутерброды. Мэр, один из членов полицейской комиссии, был в костюме, который рядом с безупречной элегантностью Айры Гроума выглядел подчеркнуто новым. Подпись под фотографией представляла собой коротенькую заметку. Один из репортеров спросил нового председателя: «Вы привыкли к определенному образу жизни, коммандер. Как по-вашему, поверит ли гражданин, жалующийся на злоупотребления полиции, что вы способны выслушать его, разделяя чувства простого человека?» И Айра Гроум с пренебрежительной, чуть насмешливой улыбкой, запечатленной на фотографии, сказал: «Я никогда не уважал влиятельных людей с положением, которым нравится делать вид, будто они выглядят и поступают, как простые люди».

3

Хорлер отвозил его на заседания комиссии в здании полицейского управления, открывал дверцу «роллс-ройса» с обычным своим церемонным поклоном и встречал его там после конца заседания. Когда Хорлер приехал за ним во второй раз, Айра Гроум попросил его немного подождать, пока он пройдется по соседним улицам. Когда-то по ним ходил его отец, врач, и сам он когда-то тоже. Но ушел он недалеко: слитком большими оказались перемены вокруг, и от его прошлого как будто не осталось и следа. Дома стояли некрашеные, деревья обнажались, сухие листья были сметены в кучки у тротуара. Он вернулся к машине, положил ладони на бедра и сказал Хорлеру:

— Вы когда-нибудь разговариваете сами с собой, Хорлер?

— Конечно. Все же разговаривают. А что такое, сэр?

— Я сейчас только услышал, что говорю: «Не здесь».

— Не здесь?

— Совершенно верно. Не здесь.

— А что бы это значило, сэр?

— Не знаю, Хорлер.

— Не здесь. А тогда где же?

— Вот именно, — сказал он, пожал плечами и, улыбнувшись, сел в машину.