Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Его тревога за Джину росла, и он не замечал, что невольно думает о Чоуне с восхищенным изумлением. И тут тихий голос из тайников его памяти прошептал: «Айра, мой мальчик, если ты не женишься на Джулии, я, пожалуй, сам на ней женюсь». Лео Котра! Ну конечно. Но почему? И почему Котра? Нет, он помнил, как Лео сказал это. В Лондоне после воздушного налета они с ним были в дилетантском борделе: четверо девушек сидели тесным кружком в пустой комнате с потертым линолеумом на полу и ошеломленно слушали, как они с Лео пьяно декламировали «Как застрелили Дэна Мак-Гру», сопровождая декламацию соответствующими жестами. Они так и не добились от этих серьезных шлюшек ни смеха, ни одобрения, и тогда Лео сказал: «Наши баллады не годятся для этой страны, друг мой», — встал и принялся жеманно читать «Оду к жаворонку» Шелли. Закрыв в экстазе глаза, он переходил от строфы к строфе, а хмурые девицы наливались злобой, и наконец пухлая дилетантка-мадам схватила их фуражки, нахлобучила им на головы, обхватила обоих мощными обнаженными по локоть веснушчатыми руками, подвела к двери и вышвырнула вон. Лил дождь. Они шли рядом под дождем, а потом Лео, все еще декламировавший Шелли, вдруг остановился, одной ногой в луже, и сказал с глубокой серьезностью:

«Когда я в первый раз увидел Джулию, я сказал себе: „Кто эта девочка с задорной улыбкой?“ Я помню. Так вот, Айра, мой мальчик, если ты не женишься на этой девочке, я, пожалуй, сам на ней женюсь».

— К черту! — сказал он и спрыгнул с койки. Натянув резиновые сапоги, он вышел на палубу. Ночное небо прояснялось. В разрывах туч проглядывала луна, словно электрическая лампочка без абажура в чернильной луже, — полная луна, вновь заливающая корабль серебром. Голос на мостике заставил его обернуться. Он различил фигуры — капитан шел к радиолокационной рубке. Медленно шагая к корме, он задержался около глубинных бомб, там, где разговаривал в тумане с Джиной, а потом пошел вдоль левого борта и внезапно остановился — словно его сознание все эго время продолжало биться над загадкой. Он ошеломленно замер.

«Его убьют», — сказала она спокойно. И теперь он как будто понял ее тактику — почему она с Чоуном такая милая, такая кроткая, такая послушная и почему она не хочет, чтобы он говорил с Чоуном. Она избегала любых слов и действий, которые могли бы подорвать эту высокомерную уверенность, заставить его задуматься, опомниться и бежать.

«Теперь я знаю, чего она боится», — подумал он. Единственное, чего она боялась с самого начала, — что после того, как они прибудут в порт, Чоун придет в себя, отправит ее к отцу, а сам скроется. Скроется, спасая жизнь, и ускользнет от нее. Она не боится никаких унижений, лишь бы подкреплять уверенность Чоуна в том, что он подчинил ее своей власти, лишь бы не внушить ему никаких опасений, не спугнуть его и удержать около себя до конца, а там выдать. И это ей удавалось. Она справлялась с Чоуном. Вцепившись в поручень и с изумлением вглядываясь в воду, он подумал: «Ведь Чоун, в сущности, ее пленник!»

И все-таки что-то его тревожило. «Почему у нее было такое измученное выражение, когда она уцепилась за мою руку?» — спросил он себя. Эта тайная мука, словно как-то связанная с ним, — что это такое? И знает ли она сама, что это такое? Она признавала абсолютную необходимость смерти Чоуна — только его смерть могла бы исцелить ее гордость и вернуть прежний взгляд на себя, но ее волнение показывало, насколько она потрясена этой страшной необходимостью. И потому она не только все время боится, что Чоун сбежит, что он ускользнет от нее, она должна еще бояться себя — того, на что она способна. «И одной рукой она опирается на меня», — подумал он. «Будьте со мной, Айра. Будьте со мной». И одновременно страстный гнев заставляет ее делать все, что может удержать Чоуна. А Чоун? Ему все равно, что их связывает, лишь бы они были связаны. И тут он с внезапной болью подумал: «Откуда я знаю, что происходит между ними на самом деле?»

16

Тихое напряжение, нараставшее во всех из-за немецкой подлодки на горизонте, было не столько нервозностью, сколько готовностью к действию. Матросы совсем не шутили и не смеялись. На смену еще одному спокойному, однообразному дню приближалась ночь, и он сидел в кают-компании во главе маленького стола, на месте капитана, и ужинал в одиночестве. Штурман за бюро писал письмо. Из камбуза рядом донеслось позвякивание посуды, и вошел Чоун.

— Господа! — сказал он, наклонив голову, как метрдотель, и сел за стол. Собственно, на его место. Но почему бы и нет? Финансист, друг капитана — звено между капитаном и миром знаменитостей, желанный гость на мостике в любую минуту, пока капитан остается там, то есть практически всегда. Теперь, когда они оказались рядом, самообладание Чоуна вдруг рассердило его, и он попытался встретить его взгляд.

— Опять сосиски с помидорами, мистер Чоун. Наверное, вы будете рады наконец оказаться на берегу.

— Тушеные помидоры? Отлично, — сказал Чоун. — Вы знаете, в детстве я очень любил тушеные помидоры.

— Вы любили тушеные помидоры?

— Очень.