Радость пирата

Мы с Эриком оставим тебе накопленное богатство и благородное имя предков Эрика, и ты будешь гордиться моей храбростью и величием отца, и мы сделаем все от нас зависящее, чтобы отдать тебе всю нашу любовь и всю мудрость, чтобы ты вырос сильным и мужественным человеком. Но я хочу сделать тебе еще один подарок, подарок лично от меня — это письмо, в котором, я надеюсь, ты прочтешь о всеразрушаю-щей силе ненависти и всеисцеляющей силе любви. Ты унаследуешь много хорошего от меня и отца, но самым драгоценным моим даром, не знаю, к добру или нет, будет тебе мой характер. Если ты влюбишься, то всей душой, если возненавидишь — от всего сердца, и гнев твой будет неудержим. Если бы я могла оградить тебя от бед, то лишь постоянным напоминанием о том, что вести тебя все же должна любовь, а не ненависть.

Процветай, мой сын! Живи с сознанием того, что тебя любят безмерно, а когда ты оглянешься назад, вспоминая те годы, что мы провели вместе, ты, твой отец и я, помни о том, на чем было построено наше счастье.

Буду заканчивать. Эрик втаскивает на берег вашу лодку, и ты бежишь к дому. Скоро ты влетишь в комнату и, захлебываясь от восторга, станешь рассказывать мне о том, что видел. И я буду слушать с любовью, и навсегда сохраню в памяти этот день, один из многих.

Твоя любящая мать

Кэтлин».

Майлз осторожно сложил вместе страницы письма и связал их красной бархатной ленточкой. Прикрутив лампу, он медленно вышел на веранду. Лунный свет струился, отражаясь от воды. Майлз смотрел вниз, на пляж, и, словно это было вчера, вспоминал тот самый день, когда было написано письмо. Он видел отца, небрежно бросившего рубашку на дно лодки, загорелого и сильного. Улыбка играла у него на губах, веселые искорки горели в темных добрых глазах. Майлз помнил, как, задыхаясь от быстрого бега, влетел на веранду, громко хвастаясь тем, что сумел сам управлять лодкой.

— Папа сказал, что я теперь сам могу плавать… если ты разрешишь.

Глядя в горевшие ожиданием глаза сына, Кэтлин ответила:

— Если Эрик считает, что ты готов, конечно, можно.

Майлз помнил, как бросился благодарно обнимать мать, как она обхватила его, удерживая подле себя столько, сколько мог позволить счастливый подвижный мальчик.

— Спасибо, мама! — воскликнул Майлз и, полный воодушевления, уже на бегу сообщил: — Завтра рано утром я отплываю на исследование бухты Смертников.

Зная о том, что название было куда мрачнее самого места — тихой безопасной бухточки за рифом, — Кэтлин согласилась, не забыв при этом предупредить своего взрослеющего сына:

— Теперь, когда ты стал совсем самостоятельным, не забывай, пожалуйста, предупреждать нас о том, куда направляешься, чтобы мы знали, где тебя искать. Понял?

— Конечно!

Перечисляя все те чудеса, которые они за день успели увидеть с Эриком, мальчик вдруг наткнулся взглядом на пачку исписанной бумаги, связанную красной бархатной лентой.

— Что это?

— Письмо, простое письмо, — ответила Кэтлин, убирая связку в карман.

— Очень оно длинное, — заметил мальчик.

Стоя на балконе, Майлз совершенно ясно вспомнил полные любви глаза матери, когда она сказала:

— Это письмо одному очень дорогому человеку.

А потом она вдруг засмеялась, велев мистеру Майлзу бежать в свою комнату, переодеться, и еще Майлз помнил, как в комнату вошел отец, и, думая, что сын уже ушел, подхватил на руки мать и поцеловал ее со страстью, которой Майлз не мог тогда понять, но почему-то был счастлив, видя проявление отцовской любви.

Кэтлин была права. До сих пор этот день, один из многих, был самым обычным днем, наполненным, как и другие, любовью и радостью. Он не мог тогда знать о том особом даре, что готовит ему мать, вся его жизнь складывалась из одних драгоценных подарков — каждый день был даром счастливой любви.