Радость поутру. Брачный сезон. Не позвать ли нам Дживса?

— Я говорил Нобби, когда вез ее сюда в своем автомобиле, что просто не представляю себе, как могла девушка, какую ни возьми, влюбиться в тебя с первого взгляда. Мне бы казалось, что это за пределами человеческих возможностей.

— Я и сам был поражен. Едва на ногах устоял от изумления.

— Еще бы. Хотя, если подумать, самые неожиданные личности способны зажечь в чьем-то сердце искру страсти. Взять, например, мою тетю Агату.

— О да!

— Или Сыра.

— Ты уже знаешь про Сыра?

— Я застал его в ювелирном магазине за покупкой кольца и услышал лично от него, в какой переплет он угодил.

— Радуюсь, что я сам цел остался.

— И я тоже. Нобби считает, что такое действие оказывает ее профиль.

— Вполне возможно.

Наступила тишина, нарушаемая лишь мелодичным звоном стаканов, наполняемых по второй. Выпив, Боко испустил глубокий вздох и высказался в том духе, что жизнь — странная штука; а я полностью согласился, что действительно, очень даже странная во многих отношениях.

— Возьми мой случай, — продолжал он. — Нобби тебе описала ситуацию?

— Про то, что дядя Перси чинит препятствия? Да.

— Ничего себе историйка, а?

— Мне тоже так показалось. Сердце кровью обливается.

— Подумать только, чтобы жениться, требуется чье-то согласие, и это в наш просвещенный век! Анахронизм какой-то. Попробуй сочинить рассказ с таким сюжетом — не подойдет даже для дамского журнала. Кажется, твоя тетя Далия издает журнальчик для женского чтения?

— Да, «Будуар элегантной дамы». Еженедельник по шесть пенсов. Я один раз опубликовал там статью «Что носит хорошо одетый мужчина».

— Никогда в руках не держал, но не сомневаюсь, что это журнальная продукция низшей категории. И однако, если бы я предложил твоей тетке рассказ о том, как девушка не может выйти замуж за любимого человека без согласия какого-то жалкого главы семейства, сама же твоя тетка меня бы и осмеяла. То есть заработать честный пенни я на этой глупости не могу, но она вполне может послужить препятствием и погубить мою жизнь. Ничего себе!

— А что тебе будет, если пренебречь?

— Упекут в кутузку, я думаю. Или это — только если женишься на воспитаннице королевского приюта без согласия лорд-канцлера?

— Тут я пас. Можно спросить у Дживса.

— Да, Дживс, конечно, знает. Он у тебя с собой?

— Движется следом с крупным багажом.

— Как он вообще сейчас?

— Нормально.

— Мозги работают?

— Еще как!

— Тогда, может быть, он придумает для меня какой-нибудь выход из положения.

— Дживс нам не понадобится. Этим делом занимаюсь я сам. Я обращусь к дяде Перси и склоню его в вашу пользу.

— Ты?!

— Интересно, что то же самое сказала Нобби. И точно таким же удивленным тоном.

— Но я думал, ты его боишься до остолбенения?

— Верно. Однако я смог оказать ему серьезную услугу и теперь имею на него большое влияние.

— Что ж, отлично, — произнес Боко, посветлев. — Тогда действуй, Берти. Но имей в виду, — добавил он, снова потемнев, — это будет нелегко.

— Там посмотрим.

— Нечего смотреть. Я точно знаю. После всего, что случилось за обедом…

У меня на сердце вдруг ощутимо заскребли кошки.

— За обедом, которым ты угощал дядю Перси?

— Вот-вот.

— Он что, прошел не слишком благополучно?

— Не слишком.

— Нобби предвкушала, что этот обед решит все вопросы.

— Дай ей бог здоровья, маленькой оптимистке.

Я устремил на него проницательный взгляд. Выражение лица у него было явно не из радостных. Кончик носа безнадежно морщился. Складки заботы и страдания недвусмысленно бороздили чело.

— Расскажи мне все, — попросил я.

Он испустил тяжелый вздох.

— Понимаешь, Берти, эта ее затея с самого начала была ошибкой. Нельзя было сводить нас вместе. А уж если пришлось нас свести, то хоть бы она не велела мне быть остроумным и непринужденным. Ты знаешь, что она мне велела быть остроумным и непринужденным?

— Да. Она сказала, что в присутствии дяди Перси ты иногда бываешь несколько скован.

— Я всегда бываю несколько скован в присутствии пожилых джентльменов, которые при виде меня фыркают, как пароходная сирена, и смотрят на меня изничтожающе, словно я — агент Москвы, распространяющий красную заразу. У меня тонкая, возбудимая художественная натура. Старый склеротик меня терпеть не может.

— Нобби мне говорила. По ее словам, причина в том, что он считает тебя мотыльком. А я лично думаю, что всему виной твои серые фланелевые брюки.

— А они-то чем плохи?

— Ну, в первую голову заплатой на колене. Она сразу создает неблагоприятное впечатление. У тебя нет других брюк?

— Кто я, по-твоему, Бо Браммел?[9]

Я не стал углубляться в эту тему.

— Рассказывай дальше.

— На чем я остановился?

— На том, что ты сплоховал, стараясь быть остроумным и непринужденным.

— А, ну да. Из-за этого все так и получилось. Понимаешь, первое, что должен сделать человек, которому велят быть остроумным и непринужденным, — это спросить себя: насколько остроумным? До какой степени непринужденным? Должен ли он, говоря иными словами, умеренно лучиться или же от него требуется распоясаться на всю катушку? Я думал, думал и решил не останавливаться ни перед чем и пуститься во все тяжкие. Это, как я теперь понимаю, было ошибкой.