Радуга 2

Перед этим он встретился на долю секунды взглядом с незнакомым и, в общем-то, никаким не врагом, не другом, просто — человеком. Хотя любое человеческое выражение в этих черных, как дульные срезы глазах отсутствовало напрочь. Зверь? Нет. У зверя — злоба, агрессия, страх, покорность. Здесь же — сумасшедшая уверенность в себе, ни капельки страха, ни тени сомнения, равнодушие. Он помнил такое выражение когда-то давно, еще до армии в «казенном» доме Петрозаводска, позднее — в скромной прионежской Шале, да еще много где. Вот ведь какая незадача. Поэтому рука его дрогнула и всадила тупорылую резиновую пулю не куда-нибудь, а в горло. Точнее — в кадык. Убить. Вообще-то, вполне вероятно, что рука-то как раз и не дрогнула.

Рядом с трупом лежала украинская девушка. У нее изо рта сочилась тонкая струйка крови, она глядела широко открытыми глазами прямо перед собой и дышала как-то неглубоко и прерывисто. Удар дубинки пришелся в висок. Львовская продавщица из кафе без всякого колебания начала действовать, как заправская вышибала, имея в виду, что женщин обычно не бьют. Это у них там, на Украине, не бьют, получают подносом по голове и уходят вон. В культурном и цивилизованном Питере поступают, оказывается, иначе. Охранник, отвлекшийся от поверженного Шурика, не стал жеманничать.

— Ты смотри, пожалуйста, на меня, — сказал Шурик. — Девушка не ответила.

— Я сейчас за аптечкой схожу, наложим повязку, найдем- врача.

Вместо ответа она чуть сдвинула свою ладонь на руку Шурика, как бы просительно, чтоб не уходил. Он остался сидеть рядом, не в силах молчать, стараясь говорить о чем угодно, лишь бы не пытаться осознать, что девушка умирает.

— Любая лодка когда-нибудь уходит за девятую волну. — Помнишь, у Айвазовского была картина «Девятый вал»? Наша с тобой лодка тоже оставит за кормой эти девять волн. Что это значит? У древних кельтов так понималась граница по воде. Вышел за предел — ты свободен. И ты, и я, и администратор обязательно будем свободны. Только надо плыть, не сдаваться. Мы поплывем и обязательно выберемся.

Девушка опять ничего не сказала, она умерла.

Шурик осторожно перенес ее на стол за прилавком, уложил во весь рост. Хотел, было, позвать администратора, но передумал. Содрал с охранника куртку и накрыл девушке лицо, понимая, что так и не узнал ее имени.

«Ну, вот, ты и ушла за свои девять волн и сейчас, наверно, на своем девятом небе. Только у кошек девять жизней, у нас, у человеков — одна», — сказал Шурик, не замечая, что не произносит вслух ни одного слова. — «Я тебе настолько признателен, насколько это возможно. Да что там говорить, ты мне жизнь спасла. И отплатить тебе я не в состоянии».

Он внезапно вспомнил, как дома ходил с женой и ее братом играть в боулинг. Сразу же возникла тревога о том, каково сейчас жене и детям, но моментально куда-то исчезала, перебиваясь другими мыслями. Это было странно, но додумать не получалось, воспоминания о том вечере волшебным образом вытесняли тревожные мысли.