Радуга 2

— Дело житейское, — согласилась Саша. — Только вот теперь- какой бы нам план действий разработать? Мы же, насколько я понимаю, полагаем выбраться за пределы огороженной колючей проволокой территории. Или, по-вашему, по-милицейски, наоборот — в огороженную местность.

— Так нам ничего другого и не остается: дождаться ночи и- выйти к стоянке машин. Там как раз мой автомобиль припаркован. Сядем — и поедем. Воротчик должен правильно на мое удостоверение среагировать. Меня же пока дезертиром или военным преступником никто не назначал. Выедем, не переживай.

— Так почему бы сейчас этим не заняться? — Нет, все-таки ночью, знаешь ли, безопаснее. Менты — они- по ночам в здании спать любят. Это на территории они патрулирует, поживу ищут. То есть, конечно, поддерживают порядок и пресекают правонарушения. В управу въехали — и сразу с копыт. А дежурный на телефоне спит, чтоб звонок не прозевать от взволнованных граждан.

— Дежурный такой маленький? — не удержалась Саша. — Нет, телефон такой большой, — ответил Макс. — В замкнутом помещении поста управления ФВУ было тихо и неинтересно. Вероятно от того, что тьма, особенно подсвеченная тусклыми красными глазками сигнализации, всегда навевает некое уныние. Изредка откуда-то долетали особо яростные взрывы хохота и нецензурщины. Значит, кто-то из стражей порядка находился в непосредственной близости с вентиляционными трубами.

Макс, тоже тяготившийся ожиданием, хмыкнул и произнес:

— Надо же, никогда не думал, что в родной управе уйду в- подполье.

Саша ничего не ответила. По специфике своей работы ее вообще можно было называть подпольщицей со стажем: не государство терпело ее, а она — государство. Впрочем, как и все остальные сотрудники «Дуги».

— Кто за честное знамя и честное слово сам собой был- обязан идти умирать… Кто был в Вере силен и душою не мелок, отдавал душу Богу, а Родине — кровь, чтоб строителю общества чистых тарелок помешать изнасиловать жизнь и любовь, — снова, как речевку, выдал майор.

— Это чьи стихи? — спросила Саша. — Это песня коллектива «Полковник и однополчане». Мне- чуть выговор с занесением не вкатали за то, что слушал как-то на дежурстве. Удивительно, почему они во все времена боялись стихов, прозы, просто суждений о прошлом и настоящем? Наверно, потому, что честь и честность физически отторгаются теми пророками, что обещают великое будущее. Боятся они этого, как черти ладана. Каждая дрянь, лезущая во власть, врет о грядущем величии. И никто из них не скажет: «Ребята, давайте попробуем остановиться хотя бы на этом уровне. Не нужны больше интеграции, оптимизации и глобализации. Ну их в пень!» Потому что мерзость душевного запустения заразна. Быдловатый народ не оценит потуг удержаться на месте, ему веселее катиться под откос, подгоняемым ветром обещаний.

— Вот и докатились, — сказала Саша. — Станция Дно. Поезд- дальше не пойдет, просьба освободить вагоны. Вообще-то, зачем ты говоришь об этом? Честность, порядочность, чувство меры, мораль. Ты же сам до недавнего времени стоял на защите общества, отчаянно отдающего гнилью? Вам-то было все равно. Фуражка в лоб, дубинку в руки — получите свободу творчества. Это же вы следите, чтоб не дай бог мысли в головах не возникали. Детишкам в садиках и первых общеобразовательных классах говорят: честность, доброта, справедливость. А с десяти лет уже начинается обратный процесс, старательное выбивание из мозгов этих понятий. Как с этим мириться? А вот так, иначе банда адвокатов разорвет на части, а толстая тетка, или лопоухий дядька закатает со всем прилежанием на промывку мозгов через внутренние кровотечения. И это за то, что всего лишь стих написал или, даже, прозу.

— Согласен, согласен, виновен, не оспариваю, — Макс, — наверно, даже поднял руки. — Это сущность государственного строительства. Государство — это не благотворительная организация. Государство — это, в первую очередь, карающий меч. Армия нужна для защиты от посягательства извне, для подчинения новых территорий. А остальное — внутренние дела, уж не обессудьте. Иначе никак. Все будто по заветам мерзкого политикана, ханжи и пройдохи греческого Платона.

— Древнегреческого, — поправила Саша. — Да пес его знает, древнего — или не очень, — ответил- майор. — Уж больно много ссылок на Сократа, Фалеса, Анаксимандра, Аристотеля, Анаксимена, Ксенофана, Пифагора, Гераклита и прочих философов. Жили они, якобы, в пятом веке до нашей эры, печатных станков тогда не было, книги от руки переписывались тиражом 2–3 экземпляра в год. Устная молва тоже избирательна — гораздо интереснее сплетни пересказывать, или волшебные сказки про добро и справедливость. Откуда же тогда через тысячу лет, что ни монастырская книга — то цитаты «древних» греков. Ты вот, к примеру, помнишь какие-нибудь перлы Ивана Васильевича Грозного или Сергия Радонежского?

— Ну, если старинные рукописи или узкоспециальную- литературу посмотреть. Что-нибудь, типа «отсель грозить мы будем шведу». Шучу, шучу, не падай в обморок.