Радуга

Но тот бормочет, что скорее скорого не сделаешь, а тут еще на нем семьдесят одежек… В это мгновение раздается взрыв. Бертин и Шульц уже плашмя лежат в болоте, на камнях, снаряд взорвался в каких-нибудь пятидесяти, а может быть, и двадцати пяти метрах от них. Багровый отблеск трепещет на развалинах. Слышится крик, переходящий в визг, топот. И тут же — второй взрыв. Жужжа и гудя, летят вокруг куски кирпича и дерева — и опять наступает тишина. Кто-то зовет, кто-то куда-то мчится. Бертин предоставляет Шульца самому себе и бежит по дороге мимо блиндажа. Скорее бы уйти отсюда. И тут, за селом, происходит встреча.

Наперерез ему, громадный в мутном свете раннего утра, идет Шамес. Он несет на руках человека, бережно поддерживая его своими огромными ладонями. По очертаниям головы раненого Бертин догадывается, что это Пршигула. Раненый обеими руками прижимает к себе вывалившиеся внутренности, с них течет и капает кровь. Шамес по-матерински что-то приговаривает — вполголоса, ибо голова друга лежит у него на плече, почти у самых его губ.

— Тише, тише, — говорит он. — Сейчас все уладится. Внизу врачи, и сейчас будут носилки.

И, в самом деле, два санитара вышли из блиндажа, они идут, не спрашивая, будет или не будет стрелять француз, они забирают у Шамеса его ношу. Пршигула еще раз вскрикивает:

— Не уходи, не уходи!..

— Да что ты, я останусь с тобой, Роберт, а то как же!

Но унтер-офицер санитарной службы — а он разбирается в тяжелых ранениях — качнул головой и сделал выразительный жест. Здесь уже делать нечего, можешь спокойно идти на работу, — означает этот жест. Рысью прибегает Якобс и два-три солдата с высотки — узнать, в кого попало. Там услышали крик, и Паль случайно заметил, что кто-то из распластавшихся на земле вскочил и кинулся в самое опасное место, где лежал, стеная, черный комок. «Пршигула! — раздался голос. — Иду, иду!»

Из торопливых вопросов солдат и вялых ответов Шамеса становится ясно, что снаряд разорвался не там, где маршировали солдаты, а где-то в стороне и даже довольно далеко, но тугодум Пршигула бросился на землю не сразу. Он по каким-то причинам задержался на окраине села. В него попало осколком от первого же снаряда, и не успел раздаться второй взрыв, как Шамес был уже возле друга.

— Но мне пришлось сначала собрать его внутренности, а то мы бы на них наступили. А уж затем я его поднял и отнес в блиндаж, и там они его перевяжут.

— Если будет что перевязывать, — говорит Бертин.

Бледные, дрожащие, стоят они в предрассветной, медленно уступающей утру мгле… Фельдфебель Якобс, быстрый на решения, поворачивается, и его приземистая, широкоплечая фигура исчезает в блиндаже. Через несколько секунд он снова появляется, отирает пот со лба и говорит:

— Ну, вперед, ребята, дело само не делается. — И, встретив вопросительный взгляд Шамеса, прибавляет: — Вам хочется помочь ему, Шамес, но он уже не нуждается в помощи. На обратном пути можете забрать его вещи и сдать в канцелярию.

Молча пускаются в путь солдаты и коротышка фельдфебель вдогонку тем, что находятся уже далеко впереди. Крестьянин Шульц тоже с ними. Он-то не прочь остаться в блиндаже, хотя ему там решительно нечего делать. Он ведь даже не принадлежит к партнерам, играющим в скат и так весело поддразнивающим друг друга после работы. Их было пятеро, а теперь их четверо — только и всего.

Весь день Бертин, встречая землекопа Шамеса, когда оба они несут на плечах связки фашин, покачиваясь для равновесия, или вязнут в болоте, которое, может быть, называлось прежде, в более веселые времена, Мерльским лесом или как-нибудь иначе, — Бертин чувствует, как приливает к сердцу теплая волна: именно он, камрад, землекоп Шамес, пекарь и формовщик, еврей из Галиции, вскочил после первого взрыва и побежал на помощь батраку Пршигуле, поляку из Восточной Пруссии, пытаясь вырвать его из объятий смерти. Вот оно настоящее товарищество между людьми, одетыми в одинаковые солдатские мундиры, принадлежащими к одному социальному слою. Оба они плоть от плоти того класса, той массы, которая олицетворяет собой труд и участвует в создании всех жизненных благ, — хотя многие из этих благ ей недоступны. А возвращаясь к себе, он видит, как землекоп Шамес, проведя волосатой рукой по глазам, огромный в своей длинной шинели, большеногий, спускается в блиндаж, чтобы забрать пожитки молодого человека, которого уже куда-то унесли. Ибо у пруссаков все делается быстро и во всем соблюдается порядок. А нестроевик Бертин, где бы он ни повстречал в последующие месяцы — месяцы бедствий и ужасающей заброшенности — фигуру землекопа Шамеса в длинной черной шинели с красными петлицами (старой шинели пехотного образца давно прошедшего мирного времени), видит на его плече бледно-голубой глаз и открытый рот землекопа Пршигулы. Бертин кивает Шамесу, и Шамес спокойно кивает в ответ.

1934

Перевод Р. Розенталь

Обжора

осле быстро промелькнувшей весны 1918 года как-то сразу наступило лето.