Радуга

Мередит пустым взглядом смотрела на него, быстро прокручивая в уме возможные варианты. Из всех, кто делал ей предложение, Гил оказался самым настойчивым, и, она не могла не признать, наименее объективным. Она никак не могла понять, почему он продолжал за ней ухаживать, тогда как она намеренно притворялась глупой и дурацки хихикала в его присутствии. Гил владел соседней плантацией и был совершенно независим в финансовом отношении, так что ее деньги не являлись решающим фактором в его сватовстве, думала она. Но, может быть, у него были тайные долги.

— Мне нравится, как меня Дафна причесывает, — сказала она упрямо и поджала губы. — Я покажу ему свои картины, — медленно сказала она.

Ее брат и невестка обменялись взглядами, и Эвелин поторопилась уйти. Мередит улыбнулась сама себе. Она подумала, что в течение нескольких часов многие ее картины таинственно переместятся с места на место. Но она позаботится, чтобы ее ваза с фруктами была хорошо видна.

— Гил просил у меня твоей руки, Мередит. Лучшей партии, чем он, у тебя не будет… а потом, ты ведь понимаешь, что ты… э-э… становишься старше…

Мередит поджала губы.

— С твоей стороны некрасиво напоминать мне… ты знаешь, вокруг меня столько красавцев… кажется, я просто не могу выбрать… А как я люблю путешествовать… И мне будет так недоставать тебя и Эвелин. Она мне совсем как сестра, — она подарила ему ослепительную улыбку.

Роберт заметно поморщился.

— Гил…

— Мистер Мак-Интош самый восхитительный, — сказала она легкомысленно. — Но он такой скучный. Он всегда говорит только о своей старой плантации.

— Это самая большая плантация в округе, — нетерпеливо перебил Роберт. — И этот союз устроит нас обоих.

Это и было, по подозрениям Мередит, истинной причиной, почему Гил ее добивался. Объединившись, плантации Ситонов и Мак-Интошей доминировали бы в округе. Она подумала о Гиле Мак-Интоше. Он был высоким и худым, серьезным и болезненно застенчивым с женщинами. Она также знала, что он был хорошим наездником и настоящим фермером. Но она никогда не выйдет замуж за плантатора, никогда не станет женой человека, который владеет рабами. Никогда. Ни за что. Значит, она никогда не выйдет замуж.

У Мередит была заветная мечта. Когда все кончится, когда она найдет Лизу, они вместе уедут в Канаду, и она будет рисовать. Не скрываясь, рисовать так, как она действительно может. Она не будет больше прятаться за чужим именем. Живопись станет для нее главнейшим делом. Все, что ей будет нужно, — живопись и Лиза, верный друг. Никогда она не вручит свою жизнь и судьбу другому человеку, особенно мужчине.

Она простодушно взглянула на брата.

— Я попрошу Дафну постараться и надену… я надену сиреневое платье!

Роберт часто заморгал.

— Почему бы тебе не надеть бордовое платье, которое тебе подарила Эвелин?

— Ах, оно слишком простое. Да, я думаю, лучше всего сиреневое, — она, одарив его широкой улыбкой, выскочила из кабинета, представляя, как ее брат рассеянно постукивает пальцами по столу. Бедный Гил. Бедный, бедный Роберт.

Вернувшись в свою комнату, Мередит отпустила Дафну. Ей хотелось побыть одной. Она села в кресло у окна, в то самое кресло, откуда она наблюдала, как увозят Лизу, и окинула взглядом лежащий перед ней Бриарвуд. Дом. Дом, в котором она была чужой.

Мередит чувствовала себя перегруженной застарелым мучительным одиночеством, страстным желанием ласки, взгляда, согретого любовью. Она ощутила, как дрожат ее губы. Время от времени, всегда неожиданно, с ней случались подобные… приступы, они всегда производили опустошающее воздействие. Ее всегда спасало лишь одно. Живопись. Сотворение мира не такого одинокого, не такого враждебного.

Она отошла от окна и достала свой мешочек с красками. Она и раньше делала наброски вида из окна, писала и огромный дуб, который как часовой стоял у окна, и поля, где зрел урожай. Сейчас они были белыми, покрытые маленькими шариками хлопка, напоминавшего редкий в этих местах снег, который она однажды видела в Новом Орлеане. Ей были видны склоненные фигуры; их руки, она знала, быстро и ловко сновали от стебля к стеблю. Работники — мужчины, женщины и даже дети старше семи лет — вернутся домой на закате, сутулые оттого, что все время приходится сгибаться.

Ее кисть схватывала движения, но не лица, скрытые капорами и поношенными широкополыми шляпами, которые защищали их владельцев от безжалостного послеполуденного солнца. Когда весь хлопок будет убран, состоится праздник с угощением и выпивкой от Роберта, с танцами и весельем, может, будут и свадьбы. А дома Роберт даст традиционный ежегодный бал, на который соберутся плантаторы со всей округи и будут сравнивать, у кого урожай лучше. А потом опять начнется работа по подготовке полей к следующему посеву. Это движение по кругу никогда не останавливалось, работы никогда не становилось меньше.