Радуга

Роберт странно посмотрел на нее и чертыхнулся про себя. Один Бог ведает, что станет с Бриарвудом, если его унаследует Мередит. Просто необходимо, чтобы она вышла замуж.

В эту ночь Мередит закончила работу над своей картиной, но мысли ее были по-прежнему беспокойны. Хорошо, конечно, что в целом ее работа ее устраивает, остается только подправить небо и реку на заднем плане.

Ей было двадцать четыре года, и до этого лета она никогда особо не обращала внимания на мужчин. Теперь же она не могла уснуть, не вспомнив капитана Девро, а этим вечером еще и Гил Мак-Интош возбудил в ней какие-то чувства. Это были не те гром и молния, которые вызвал в ней Девро, казалось, одним своим присутствием, но что-то более нежное, что-то приятное.

Она внимательно смотрела на полотно, на гордую фигуру в центре. Сама того не сознавая, она точно так же выпрямила спину и подняла голову.

Мередит заперла картину в сундук. Может быть, завтра она съездит к Пастору. Он всегда был для нее источником покоя. Если бы только глаза проклятого капитана не преследовали ее так настойчиво!

Рассвет был чистым и ярким. От недостатка сна Мередит чувствовала усталость. Приняв приготовленную Дафной горячую ванну, она быстро оделась в один из своих многочисленных костюмов для верховой езды. Как и во всей остальной ее одежде, красный цвет был слишком ярким, декоративные пуговицы — слишком заметными, ткань слишком тяжелой. Все было немного чересчур. Безвкусно, подумала она с каким-то извращенным удовлетворением.

Но вместо того, чтобы поехать прямо туда, куда она собиралась, взяв мешочек с красками и блокнот для набросков, она пустилась в дорогу, но вскоре обнаружила, что уклоняется в сторону от пути. Годами она избегала бывать в этой части леса, потому что она напоминает ей о Лизе и немногих счастливых днях ее детства. Мередит быстро нашла то дерево. Качелей уже не было, веревка и доска прогнили, а небольшая поляна заросла. Но она все помнила.

Мередит слышала смех. Свой собственный… И его смех. Когда она все выше и выше взлетала в небо, он смешивался с песней ветра. Она закрыла глаза, пытаясь поймать звук его голоса. Еще не циничного. Еще не насмешливого. Он был беззаботным, искренним, жизнерадостным. Как и смех Лизы, когда наступала ее очередь качаться. Лиза боялась раскачиваться так высоко, как Мередит, и Квинн Девро заботливо и нежно успокаивал ее и смешил обычно застенчивую Лизу.

Он стоял перед ее глазами, высокий, с легкой улыбкой и глазами, лучившимися от смеха. При мысли о нем, красивом, нежном, гордом, она ощутила, как всю ее окутало тепло.

Внезапный порыв холодного ветра царапнул ее щеку, возвращая в настоящее. Она взглянула на дерево еще раз. Детей не было. Лишь кусок разлохматившейся веревки свисал с дерева, раскачиваясь под порывами ветра. Иллюзия. Она видела то, что хотела видеть, а не то, что было на самом деле. Она помнила то, что хотела помнить, и ничего больше. Наверное уже тогда в нем появлялась жестокость, но ребенок не хотел ее замечать.

Мередит покачала головой. Ей надо избавляться от этой одержимости. Надо. Он был таким же, как этот прогнивший кусок веревки.

Не оглядываясь больше назад, она нашла упавшее дерево и с него взобралась на лошадь. Ей предстояла долгая дорога к Пастору.

Его звали Джонатан Кетчтауэр, но все называли его просто Пастором, и он да еще Элиас, квакер в Новом Орлеане, связывали Мередит с Подпольной железной дорогой. Они снабжали ее списком станций для беглых рабов и сообщали, что происходило по всей сети. Иногда они и подбадривали ее, а мужество бывало ей необходимо.

Пастор, откровенно говоря, был лучшим человеком из всех, кого она встречала, и самым храбрым, потому что именно он часто вставал на пути собак и охотников за беглыми рабами, тем самым помогая рабам добираться до безопасных мест.

Подъезжая, Мередитуслышала, как залаяла одна из собак Пастора, и поняла, что он дома. Она свистнула, как он ее научил, и собака сразу замолчала. Пастор творил с животными чудеса, и Мередит поражалась, как это ему удавалось.

Увидев ее, он широко улыбнулся, и она не могла не улыбнуться ему в ответ. У него были длинные, прямые, гладкие волосы, которые он часто нетерпеливо откидывал рукой назад. Борода его была клочковатой, что придавало ему безобидный и кроткий вид, а глаза меняли выражение от проницательного до совершенно безразличного в считанные секунды. Никто не мог выглядеть более безвредным, когда ему это было нужно, и никому, подозревала Мередит, не удавалось сделать так много.

— Мерри, — сказал он радостно, — входите же. Вы ели что-нибудь?

Она покачала головой. Она выехала до завтрака, прежде, чем Эвелин могла бы поймать ее и начать превозносить до небес добродетели Гила Мак-Интоша.

— Ну, хорошо, — сказал он, — у меня есть свежий хлеб и немного меда, один из моих друзей мне прислал.