Радуга — дочь солнца

В старом отцовском доме Иван занимал крошечную боковушку. Стол, кровать, длинная лавка, два табурета да стопка книг в углу на божнице. От окна до двери для Ивана четыре шага. Упрется в дверь, круто повернется и опять сделает четыре шага, сцепив за спиной руки. У окна стоит дольше. Смотрит на грязную дорогу, нещадно дымит махоркой. Думает. За окном, у самого стекла, надоедливо качается ветка сирени, словно специально отвлекает от тягостных размышлений. Иван отворачивается, садится на подоконник и начинает свертывать новую папироску.

Откидывается ситцевая занавеска, и показывается непричесанная голова Петра Лучинина. И он и Иван только что вернулись из ночной смены и уже успели попариться в бане и напиться морковного чая. У Петра непривычно чистое мягкое лицо, тонкие русые волосы пышно лежат на голове. Кажется, стоит кузнецу посильней тряхнуть головой — и она облетит, как одуванчик. И только на суставах пальцев в складках кожи неотмывающаяся чернота.

— Фу-ты, лешак тебя задери, детишек уморишь, — говорит Лучинин, разгоняя руками дымное облако.

Иван не отвечает. Лучинин садится к столу и тут же протягивает руку к засаленному кисету.

— Хоть бы окно догадался открыть, — продолжает ворчать кузнец, раскуривая огромную самокрутку.

Иван молча толкает раму. Отчетливо слышится отдаленный гул завода и более резкий свист пара на железнодорожной станции. Над головой Ивана, еще не просохшей после бани, тянется дым, огибая неотворяющуюся верхнюю часть окна.

— Чего не спишь? — спрашивает Иван.

Лучинин понимает, что вопрос задан просто так, и в свою очередь спрашивает:

— А ты чего не спишь?

— Не привык днем. До вечера далеко, успеем выспаться. На ночь Афоню пошлю домой, ослаб старик.

Иван знает, что мучает их одно и то же, оттого они и не спят. Прокатанный лист снова оказался негодным, с Гофманом ничего не вышло, а белые наступают. Вагоны стоят голые, а вечером опять придет Реудов и будет грозиться уехать с добровольческой ротой в товарном вагоне.

Иван глубоко и протяжно вздыхает. И правда, нужно бы лечь спать, да разве уснешь? Из окна веет весенней свежестью, остро пахнет прелыми прошлогодними листьями. Иван зябко поводит плечами. Между веток сирени по ту сторону палисадника мелькает чья-то тонкая фигурка. Доносятся шаги — и через несколько минут стук в дверь.

— Кого еще лешак несет? Наверное, по твою душу, — недовольно говорит Лучинин, не поднимаясь с лавки. — Выйди, Иван, дверь-то перекосило, снаружи не откроешь.

Иван ощупью проходит темный коридор и с трудом наполовину отодвигает дверь. На пороге он видит Марину. На ней короткий жакет и платок, наброшенный на плечи.

— Извините, не ждали. Проходите в дом, — поспешно говорит Иван, а сам не может догадаться уступить дорогу и только неловко улыбается.

— Куда же я пойду, если вы дверь держите, — говорит Марина и делает шаг вперед.

Иван давит спиной неподатливую дверь и пятится вместе с нею.

— Как темно! — она подает руку. — Только не держите меня так крепко, я не убегу.

Лучинин все так же сидит у стола, выжидательно смотрит на дверь и держит возле рта дымящуюся папироску.

— Здравствуйте! — говорит Марина и протягивает Ивану клеенчатую тетрадку. — Меня к вам послала Мадлен. Прочтите, что пишет Ржешотарский.

— Кто это такой, меньшевик, что ли? — сразу насупившись спрашивает Иван.

Всего на мгновение Марина вскидывает на него глаза, но и этого достаточно, чтобы заметить, как они смеются.

— Нет, не меньшевик. Это русский металлург. Вот что он пишет: «Прибавка никеля к железу увеличивает предел упругости и сопротивление разрыву, не уменьшая его вязкости». Основываясь на этом, он создал сталеникелевую броню.

— Нам от этого не легче, — сказал Иван. — Никеля нет, да и как его давать — неизвестно.

— Мадлен просила познакомиться с этими выписками. Она напишет нужные разъяснения.

— Подождите, я сейчас соберусь.

Под крышей мартена тускло светилась пыльная лампочка. Пахло железом и мокрой пылью. Вонючий дым струился из смазанных горячих изложниц. На печной площадке у бочки с водой сидели рабочие. Когда проходили мимо, Марина услышала, как кто-то сказал с притворным вздохом:

— Эх, вот бы потискать такую.

Она только выше подняла голову и стала тверже ступать, несмотря на то что ноги жгло через тонкие подошвы потрепанных туфель. Иван шел быстро и не смотрел на Марину, и ей казалось, что его стесняет то, что они идут вместе.

Афоня дремал, сидя на перевернутой тачке. Жара совсем сморила старика. Иван потрепал его по плечу. У Афони смешно замоталась голова. Он вскочил, ошалело поглядел на Марину и стал протирать глаза.

— Что на третьей? — спросил Иван.

— Завалку кончили.

Иван подошел к печи. Афоня поплелся за ним и все время косился на Марину. Присутствие женщины в мартене казалось ему дурной приметой. В мартене, правда, работали и женщины. Но это были подсобницы, выполняющие разные мелкие работы, и к ним привыкли. На всякий случай Афоня поправил колпак и застегнул свою кошомную куртку.

Рабочие разошлись от бочки по своим местам. Звякнула ложка в руках сталевара. Мягко шипя, полилась искрометная стальная струйка.

2