Радуга — дочь солнца

Семен любил жену неистово и самозабвенно. Всякую работу в доме и на улице, которая, по его мнению, была «не для нее», он делал сам и вообще всячески оберегал ее и заботился о ее здоровье. У Шурочки были красивые стройные ноги, и когда старая Клыпиха, мать Семена, просыпала по утрам и опаздывала топить печку, Семен носил жену на руках, чтобы она не ступала своими красивыми ногами по холодному полу и не простудилась.

— Семка, смотри, избалуешь бабенку, — ворчала старуха, но сын только отмахивался и довольно ухмылялся.

На этот счет Семен был спокоен. Он знал, что жена не избалуется — не такой у нее характер, никогда не ревновал ее и даже пальцем ни разу не тронул; и только в нетрезвом виде иногда кричал кому-нибудь из собутыльников, вздумавшему пошутить под пьяную лавочку: «Ты мою жену не трогай!» — и так яростно сжимал кулаки, что у шутника мигом пропадала охота продолжать разговор на эту тему.

Шурочка родила троих сыновей. Все они пошли в отца — такие же крепкие, мордастые, присадистые. Мать старалась привить им любовь к чтению и искусству, приносила из библиотеки книги и вечерами читала вслух, но ребята больше тянулись к отцу, к его гаечным ключам и напильникам, хотя обращался он с ними сурово и иногда своей жестокостью доводил жену до слез. Оказывается, у Семена были свои взгляды на воспитание. За малейшее ослушание, в особенности если это касалось матери, отец, не всегда соразмеряя силы, порол детей узким сыромятным ремнем, так что порой они не могли сидеть за партой; и когда Семена вызывали в школу и внушали, что советский закон запрещает бить детей, он молча слушал и всегда говорил одно и то же: «Закон — тайга», — и продолжал свое.

Несмотря на такую систему воспитания, а может быть, благодаря ей, ребята выросли скромными, послушными и работящими, и старший, как и отец, работал шофером и уже имел свою семью.

Шурочка и через тридцать лет оставалась стройной и худенькой, только лицо ее поблекло и осунулось, стало угловатым, щеки запали, и не было в нем прежней округлости и живых красок. Как и в молодости, она работала в библиотеке, жизнь вела скромную и незаметную; и только когда из города читать лекцию или проводить собрание приезжал ОН — тот, кого она провожала на войну июньским вечером, прощаясь в старом городском парке, и клялась ждать, — когда приезжал ОН в село и выступал в клубе, она забиралась в самый дальний угол и оттуда глядела на его красивую седую голову, и слезы сами катились у нее из глаз и в груди ворочалась какая-то жгучая и приятная тяжесть.

Внешний облик Семена за тридцать лет тоже мало изменился. В молодости он выглядел старше своих лет, сейчас наоборот — моложе. Только теперь он еще больше раздался вширь, ссутулился, и на щеках появились две вертикальные морщины, от чего его плоское лицо приобрело сходство с растрескавшимся изображением буддийского идола. Да еще губа отвисать стала. Но седых волос на голове не было, и ходил он, как и прежде, неуклюже, но твердо, нажимая на каблуки.

О той злополучной поездке давно уже никто не помнил: забыли и молодую учительницу, умершую две недели спустя от двустороннего воспаления легких, — слишком много гибло людей в ту страшную годину, чтобы могла поразить кого-то еще одна тихая смерть. В селе с каждым годом появлялись все новые люди, выросло молодое поколение; и только Софья Карповна не могла изжить неизбывной печали, не могла примириться и забыть ту хрупкую стеснительную женщину, с которой ее связывала нежная дружба и которая, приехав с мужем накануне войны, стала всеобщей любимицей в школе. Муж ее вернулся с фронта без ноги, узнав о смерти жены, затосковал и вскоре уехал неизвестно куда.

Семен после женитьбы жизнь вел размеренную и по современным понятиям трезвую, а дурная репутация так и не отстала от него. Сам он считал виноватой во всем Софью Карповну.

Как-то, лет десять назад, Семена, как передового производственника, хотели избрать в комиссию народного контроля, но Софья Карповна высказалась против, и ее мнение стало решающим. Семена не выбрали. С тех пор к Семену стало возрастать недоверие. Коль сама Софья Карповна — бессменный депутат сельского и районного Советов, «моральная узда» и совесть всего поселка — дала ему отвод, значит, дело тут нечистое. Как это часто бывает в небольших селениях, где все люди знают друг друга, стали вспоминать прошлые «грехи» Семена, возникли даже небылицы наподобие той, что, мол, во время оккупации он «путался с полицаями», несмотря на то что было известно — в это время вместе с машиной Семен находился в партизанском лагере, но работал конюхом, так как на боевые операции его не брали. Но теперь и это обстоятельство стали ставить ему в вину.