Радуга — дочь солнца

Сашка осторожно ступил на холодный пол и увидел в окно деревенские крыши, заваленные свежим снегом, а вместо скользкой раскатанной дороги пухлый незатоптанный ковер, — наконец-то, настоящий большой снег. Ни о какой погоне теперь не может быть и речи, значит, все обошлось, вот только бы Лида скорее поправилась. Он дал ей попить и принялся за ней ухаживать — укладывал поудобнее, поправлял одеяло, щупал пульс, — и делал это уже смело и уверенно, чувствуя свою ответственность за нее.

— Я теперь каждый день у тебя ночевать буду, — сказал он. — Разве можно тебя одну оставлять. А после войны приеду к тебе в Ленинград, сходим к памятнику — посмотрим, как матросы миноносец топят.

Лида улыбнулась тихо и ласково:

— Хороший ты, Сашка, только совсем глупый.

— Ладно, глупый. Лежи давай, а я домой сбегаю — принесу молока и варенья из малины. Потом печку натоплю, угли нагорят, самовар поставлю, к вечеру встанешь.

Он уже натянул сапоги и взялся за ватник, когда в дверь сильно застучали. Сашка невольно вздрогнул и вопросительно глянул на Лиду.

— Открой.

У крыльца стояли двое.

— Кто есть больной? — спросил высокий щеголеватый офицер с серебряными нашивками и без оружия. Свежевыбритые щеки его холодно лиловели, а от шинели пахло больницей, и Сашка решил, что это врач. Не дожидаясь ответа, офицер пошел в дом. За ним потопал и автоматчик, непрерывно дергая громадным носом. Из-за этого носа да еще из-за очков ничего другого у него на лице не различалось.

— Сестра помирает, — сказал Сашка, когда все трое вошли в комнату, где лежала Лида.

Врач наклонился к больной и заглянул в ее замутненные глаза. На щеках Лиды пламенел горячечный румянец. Губы запеклись от жара и Сашкиных поцелуев.

— Ваш сестра отшень молодой, помирайт не время.

— Вот и я говорю, — поддакнул Сашка. — Вы только лекарства дайте, а мы уж как-нибудь сами.

— Карашо, — подумав, сказал врач, натянул перчатку и четко повернулся на каблуках.

Сашка выходил последним. У двери он обернулся и подмигнул Лиде: знай, мол, наших… Та понимающе улыбнулась.

На улице врач сделал мелом какую-то отметину на Сашкиной «вывеске» и расписался.

Глава девятая

Штурмбанфюрер Хартунг, упираясь локтем в крышку стола и слегка наклонив голову, крепко прижимал к уху трубку полевого телефона. Шеф говорил невнятно, простуженным голосом, да еще с баварским акцентом, и нужно было очень внимательно слушать. Повторять он не будет.

Краем глаза Хартунг видел, как за окном закутанная в тряпье старуха, мелко крестясь и сгибаясь, обходит остановившегося на дороге мотоциклиста. Ох уж этот генеральский голос. И зачем так подчеркивать свой акцент? Фюрер его не подчеркивает, у него это естественно. Из-за этого голоса Хартунг потерял мелькнувшую было мысль, когда он увидел, как старуха, словно от дьявола, открещивается от мотоциклиста. Штурмбанфюрер любил записывать внезапно приходящие на ум сравнения и афоризмы. Все это скоро пригодится. Его скромные страницы живыми свидетелями войдут в летопись великого похода.

Когда же он все-таки скажет, в чем дело? Вот, кажется, перестал кашлять.

— Что? — слишком громко и, пожалуй, неучтиво переспросил Хартунг и сразу перестал думать о постороннем. Теперь он весь превратился в слух. Генерал говорил какие-то невероятные вещи. От его слов по спине пробежал неприятный холодок. Хартунг повернулся к окну. Старуха куда-то исчезла. На углу, как всегда, стоял часовой. Дым из труб, не расплываясь, высоко поднимался в морозное небо. Дождавшись паузы, Хартунг хладнокровно сказал:

— О русских танках здесь ничего не известно. Я не думаю, чтобы продовольственный обоз мог стать объектом для танковой атаки.

Он переждал старческое ворчание шефа и сказал совсем уверенно:

— Слухи часто преувеличивают. Во всяком случае…

Хартунг не закончил хорошо продуманную, вежливо нравоучительную фразу. Он вдруг вытянулся, пристально всматриваясь в окно, и выдавил из себя последнее:

— Я слышу шум моторов.

Звякнули оконные стекла, и длинная пулеметная очередь с веселым звоном рассыпалась в воздухе. Брошенная трубка еще что-то хрипела, но штурмбанфюрер уже бежал к выходу. В темном коридоре он больно ударился о косяк, и у него упала с головы фуражка. О, майн готт, он опять забыл об этой ужасной двери!

На улице слышалась беспорядочная стрельба, и вдруг совсем рядом разорвался снаряд. Хартунг протиснулся в подвал и присел за кирпичный фундамент огромной русской печи. Хартунг осмотрелся, закурил сигарету и успокоился. Вряд ли кому взбредет в голову искать его в этом месте. Он правильно сделал, что позаботился о своей безопасности. Даже солдат на поле боя заранее намечает себе место для укрытия. На войне как на войне. Такое может случиться с каждым. Бывают минуты, когда лучше всего подождать. В конце кампании прежде всего надо избегать неожиданностей. Обреченные, как известно, иногда совершают самые невероятные поступки. Гораздо разумнее подождать, чем попасть в такую ловушку, как под Смоленском.