Радуга Фейнмана. Поиск красоты в физике и в жизни

Молодой профессор оказался дородным округлым малым. Выглядел жизнерадостно. Поболтав о том о сем, я спросил, над чем он работает, и при этом старался сохранять всю возможную невозмутимость. Большинство исследователей рады посотрудничать, но отчаявшийся коллега никому не нужен. Моя невозмутимость, похоже, оказалась чрезмерной: он глянул на меня странно.

– Я просто осматриваюсь, – сказал я. – Разбираюсь, кто тут на этаже чем занят.

– Понятно, – он улыбнулся. Но не ответил.

– Так что же… Над чем работаете? – спросил я еще раз.

– Ой, вам не захочется с этим возиться.

– Кто же знает, – возразил я.

Он все еще улыбался, но молчал. Я уставился на него примерно так же, как водитель смотрит на светофор, ожидая зеленого. Но зеленый все не загорался.

Когда-то я читал одно исследование, в котором было сделано заключение, что черта, ближе всего связанная с успехом в аспирантуре, – упорство. Я чувствовал, что сами социологи частенько имели эту черту в избытке – они упорствовали в выводах вне статистической обоснованности. И все же, будучи парнем упорным, я часто утешал себя тем исследованием.

– Так над чем же вы работаете? – упорствовал я.

Он пожал плечами.

– Ой, последнее время… в основном, над садом. – Пока он отвечал, улыбка у него нисколько не усохла.

Уже в коридоре я подумал, что он отрабатывает свое содержание преподаванием, но уже смотрел на него сверху вниз. Преподавать науку не означает быть ученым, и по моим тогдашним меркам он был недостоин своей должности. С тех пор я про себя всегда именовал его профессором Садоводом.

Я наткнулся на своего приятеля Константина, защитившегося доктора из Афин. Отец у него был грек, а мать – итальянка, и, похоже, он унаследовал от нее безупречное чувство стиля и в одежде, и в отношении к физике.

– Ты разве не в курсе? – прошептал он. – Он же выгорел. Они ему дали постоянное профессорство сразу после аспирантуры, потому что все за него передрались. А оказалось, он однозарядный, – Константин хмыкнул.

Однозарядный. Я тоже хмыкнул в ответ, вынужденно, а сам при этом подумал: «Прямо как я». Если не считать того, что чудовищной ошибки дать мне постоянное профессорство никто не совершил. Через несколько лет я буду совершенно пропащий, думал я, и тогда придется заняться унылым делом, как мой сосед – оборонной промышленностью. Я, правда, не представлял, как буду разрабатывать ракеты: во всяком случае, не имея право решать, на кого их нацеливать.

Голова у меня по-прежнему болела, и я отправился к профессорской секретарше Хелен за добавкой аспирина. Ее кабинет, тоже по соседству, но с другого бока, размещался между кабинетами Марри и Фейнмана столько же лет, сколько здесь обитали титаны. Приближаясь к ее кабинету, я расслышал, как она говорит кому-то:

– Ну вы и устроили этому операционисту.

Голос Марри ответил:

– Ой, вы слышали, да?

Голос Хелен:

– Как тут не услышать.

Марри вышел из ее кабинета. Кивнул. Я кивнул. Зашел к Хелен.

– У вас голова болит? – уточнила она, когда я попросил об аспирине. – Неудивительно.

Я глянул на нее вопросительно: в каком смысле?

– Не обижайтесь, но вы последнее время выглядите не очень-то счастливым.

– О, я просто… мучаюсь, чем дальше заниматься.

– Ну, я в физике ничего не смыслю, но, по-моему, это у всех тут бывает. Во всяком случае, у тех, кто еще не сдался.

Я возразил:

– У Фейнмана, небось, не бывает.

– У профессора Фейнмана? Да ну что вы, он подолгу бывал на мели. Все это знают – здесь-то уж точно. Но он всегда возвращается в форму. Уверена, и вы тоже сможете.

Она выдала мне лекарство. И добавила:

– А если нет, найдете себе еще, чем заняться в жизни. Вы пока молоды.

VIII

За годы работы в физике Фейнман решил несколько труднейших задач послевоенной эпохи. В промежутках между ними, как я сам убедился, действительно случались протяженные периоды бездействия. И, конечно же, он всегда возвращался в форму. Но тогда как Марри занимался почти исключительно физикой элементарных частиц, Фейнман внес важный вклад во многие области знания – физику низких температур, оптику, электродинамику. У него словно был дар отыскивать правильные задачи – и вовремя. Я терялся в догадках: каков его подход? К чему нужно большее дарования: к выбору правильной задачи или к ее решению? А если выбрал задачу, что требуется для ее решения?