Радуга над Теокалли (СИ)

И вдруг город всколыхнуло известие. Бог Чаку требует большой жертвы от знатных граждан.

Чтобы узнать, кто станет жертвой, на главной площади вновь собрались жители Коацаока. Кинич-Ахава наблюдал за всем с высокого помоста. Он видел, как толкались приходящие на площадь воины, торговцы и ремесленники со своими семьями, чтобы занять места. Только на сей раз не в поиске удобных или лучших, а с чётко определённой целью. Более бедные горожане уверенно протискивались к помосту, где сидел халач-виник, а богатые граждане занимали места напротив. В этом просматривалась закономерность – город разделился на два лагеря. Жители близлежащих домов высыпали на плоские крыши и потеснились, чтобы дать место родственникам с окраин города. Площадь заполнилась и напоминала пёстрый муравейник. Шум толпы, вызванный задержкой, становился угрожающим. Временами вспыхивали ссоры, мужчины были с оружием и не скрывали отношения к тем, кто принадлежал другому лагерю. Наконец, появился Халаке-Ахава, его люди заняли место напротив халач-виника, что выглядело вызывающе.

Гнев и неприязнь противников потушил жрец бога Чаку. Его чёрный плащ развевал тихий ветерок. Огромный головной убор из длинных зелёных перьев на макушке и с красными надо лбом, символизировал расцвет растений под лучами солнца. С большой золотой бляшкой на груди, изображающей бога Чаку, широким поясом из шкуры ягуара, концы которого свисали до колен поверх набедренной повязки, жрец был великолепен. Внушая уважение затрепетавшей толпе, он вышел с поднятыми к небу руками. Губы шевелились, произнося молитву. Глаза окружали черные, нарисованные сажей круги – символ бессонных ночей и тёмного грозового неба.

Взгляды присутствующих устремились на руки жреца. От этого человека, и только от него, зависело благополучие всех. Теперь только он мог командовать людьми и требовать у них полного повиновения. А толпа уже подхватила молитву, которую запели младшие жрецы, и постепенно весь город обратился к богу Чаку. Всеобщий транс охватил верующих, загипнотизированных мрачным обликом служителей бога.

Молитва продолжалась несколько часов. Люди устали, и тогда, ощутив полную власть над толпой, главный жрец оборвал песнопение, замер и стал вещать низким голосом повеление бога Дождя:

– Мой народ слишком любит себя, он отдаёт мне только крохи со стола. Пусть каждый пожертвует тем, что ему дороже всего… Выберите молодую женщину, стоящую выше всех, любимую и взлелеянную вами, пусть она и её подруги согреют меня. Я поверю только им, и тогда вы снова станете моими детьми. Я прощу вас.

После слов жреца повисла мёртвая тишина.

Иш-Чель казалось, что сердце остановилось – бог требовал жертву от правящего дома, а женщин было две: она и свекровь.

"Нет! Это какое-то безумие!.. Такого не может быть!.. Они не могут, не смеют принести меня в жертву! Я – жена халач-виника! О, бог Чаку!" – в панике, подступившей комом к горлу, Иш-Чель была готова бежать, но ноги отказали, да, и куда бежать? Её окружала толпа фанатично настроенных жителей, которым нужен дождь. Им все равно, что от них требуют, лишь бы пошёл этот проклятый дождь! Тошнота подкатила к горлу и не давала дышать, она отняла речь… В глазах потемнело…

А народ уже требовал объявить, кто будет посланницами к Чаку, кому окажут эту честь. Иш-Чель огляделась и попыталась привлечь внимание мужа, но тот с жалостью смотрел на мать. Плотная стена из прислуги окружила её кольцом, стараясь ободрить, поддержать. На губах Уичаа играла загадочная улыбка, которая могла означать всё, что угодно.

Из храма вынесли небольшой горшочек, его передали главному жрецу, и он уверенной поступью направился к семье халач-виника. Соблюдая этикет, слегка поклонился и застыл, ожидая указаний.

Кинич-Ахава понял, что сейчас не может на глазах жителей помешать жене и матери исполнить долг. Это была почётная миссия. Пауза затягивалась.

Правитель лихорадочно искал выход, а народ ждал. Оставалось уповать на милость бога Чаку, и Кинич-Ахава как-то обречено махнул рукой, разрешая начать церемонию.

"Я не хочу тянуть этот жребий! Они не имеют права заставить меня! Не буду я тянуть!" – Иш-Чель застыла.

Она с ужасом смотрела на приближающийся горшочек. Вот – он уже перед нею. Женщина непроизвольно закрыла глаза. Для неё ритуальный сосуд таил только зло. Сначала от страха отнялись ноги, потом руки плетьми повисли вдоль тела.

Но на то и прислужницы… Одна из них подхватила безвольную руку госпожи под локоток и положила на протянутый горшочек. Иш-Чель ухватилась за край мёртвой хваткой. Та же заботливая служанка осторожно, по пальчику разжала их и опустила вовнутрь. Там лежали пластинки.

Иш-Чель показалось, что они ударили могильным холодом. Но она не успела определить ощущения. Её руку, будто существующую отдельно, подтолкнули и сжали, заставляя пальцы слабо раздвинуться и сомкнуться на самой верхней…