Радуга взаимности

Она взяла его под руку, и они тихим, неторопливым шагом, пошли по хорошо протоптанной, местами посыпанной мелким гравием, тропинке. Олеся успокоилась, пришла в себя и ощутила покой и умиротворение. Ей и слов не нужно было. Вот так идти рядом с ним, касаться руки; украдкой, искоса разглядывать его лицо, волосы, шею. «Странно. Я так стремилась высказаться, выплеснуть наружу эмоции, хотела, чтобы он меня выслушал, а сейчас ничего не хочу. Хочу идти рядом с ним. И все. Переболело. Перекипело. Зажило. Как легко мне с ним сейчас, как хорошо!» – Олеся удивлялась собственным ощущениям и до конца не могла поверить в реальность происходящего.

Над водой истошно кричали чайки, то тут, то там, взмывали в высь стаи стрижей, в кустах отцветшей сирени резво и бойко копошились воробьи.

– Хорошо здесь, да? – Павел повернулся к Олесе.

– Да, – она кивнула и чуть улыбнулась в знак согласия.

Они ушли с основной тропинки на более узкую, ведущую вглубь парка, на полуостров. Встречных прохожих становилось все меньше и меньше. Лишь изредка их обгоняли велосипедисты. Они остановились у кромки воды, под старой ивой, глубоко клонившей тяжелые ветви к воде. Павел повернулся к Олесе, сжал ее руку в своей и несколько секунд просто стоял: его лицо было молчаливо и не выражало никаких эмоций.

– Олеся… Я… Знаешь, мне сейчас очень хорошо с тобой.

Он осторожно привлек ее к себе. Олеся снова почувствовала его руки на своей спине. «Как давно это было? Сколько лет прошло с нашего последнего танца? Больше пятнадцати… Ничего не изменилось. Такое же ласковое, доброе тепло от его прикосновений. И мне шестнадцать лет. И я, как тогда, его боготворю и вижу в нем свое счастье». Она смотрела вдаль, через его плечо. Там, на другом берегу, в зарослях осоки неспешно и важно плавала утиная семья: мама-утка и семь пушистых маленьких комочков-утят.

– Олеся, – голос Павла осекся и в нем появилась хрипота, – Олеся, я во много был не прав.

Она повернулась к нему, посмотрела в глаза и нежно коснулась его губ, как будто давая понять, что все понимает и прощает. Он обнял ее еще крепче, и на его глазах проступили слезы.

– Старый дурак. Я так обидел тебя, моя девочка…прости меня.

– Я давно простила, не нужно, давай не будет вспоминать. Пойдем дальше, погуляем, – предложила Олеся, чувствуя, что сейчас в голос разрыдается и пытаясь освободиться из объятий. Он отпустил. Олеся прижалась спиной к стволу дерева, кора была грубая, местами колола и больно врезалась в спину – сейчас это было то, что нужно. Физический дискомфорт отвлекал от душевной боли, вдруг вновь настигшей Олесю. Павел подошел к ней и снова заключил в объятия, с силой, по-мужски, прижав к себе. Она не сопротивлялась: смело смотрела ему в глаза и ждала поцелуя. Он медленно приблизился к ее губам, на несколько секунд замер, как будто, выжидая и спрашивая разрешения. Она обняла его за шею, касаясь кончиками пальцев затылка, провела рукой по волосам и, утонув в чистоте его бездонных серых глаз, чуть приоткрыла рот навстречу их обоюдному желанию. Павел легко закусил ее верхнюю губу, давая старт их первому, такому долгожданному и пленительному поцелую.

Олеся не думала сейчас о Саше, не думала, что поступает плохо. Она не о чем не думала, только ощущала движения его губ и языка, она отдавалась этому поцелую вся целиком и хотела, страстно желала продолжения.

Вдалеке послышался лай собаки, и они тут же отстранились друг от друга как два подростка, боявшихся быть пойманными с поличным. Однако уже через мгновение дружно рассмеялись своему такому детскому испугу. Смех помог им снять накопившееся напряжение, и теперь они оба чувствовали себя более свободно и просто.

Павел прижал к себе Олесю и начал быстро целовать ее шею, плечи, руки… Олеся, более никого не стесняясь, движением руки, требовательно, привлекла его лицо к своему и со всей своей нерастраченной страстью впилась в его влажные и теплые губы. Уже никто и ничто не могло им помешать.

Нет, это был не людус. Не страсть и даже не любовь в ее земном понимании. Это было единение небесных душ, на время забывших о своих ролях и позволив себе на минуту уйти со сцены за кулисы жизни.

Вечер вступал в свои права, а они все еще целовались.

– Милая, что же нам теперь делать?

– Я не знаю, Паш, я не хочу сейчас об этом думать.

– Я хочу тебя.

– Я понимаю…

– Давай встретимся. Только ты и я. И одна… большая кровать.

– Паш… я… я не знаю. Я ведь замужем. Целоваться – это одно, а…а… ну это совсем другое, – Олеся возвращалась в настоящее, в реальность.

– Да, да, прости, я должен быть это предвидеть. Но я так хочу тебя, моя девочка, – он снова прижал ее к себе и начал целовать.

– Мы мучаем друг друга. Я не знаю, как все это закончить, – Олеся плакала.

Он сквозь слезы продолжал целовать ее волосы, шею, глаза и губы.

– Олеся, милая моя, я так и не сказал тебе самое главное: я люблю тебя.

Она плакала у него на плече.

– Я знаю, Паша, знаю. А сейчас мне нужно домой. И тебе тоже, – отрезвляюще произнесла Олеся.

Он посмотрел на нее долгим взглядом.

– Это еще когда-нибудь повторится?