Радуница

– И вот пошла на работу. Раньше же хлеб-то (зерно-то) сеяли, не то что теперь! Жать пойдём – Гавриил Павлович меня всё зовёт: «Ну, Варя, иди в мою бригаду!» Семь лет у меня колхозного стажа. А я и не знала! Пошла в райсобес, дак мне там сказали… А потом в магазине четыре года работала – техничкой. В школе – два. Школа-то большая стояла на угоре? Там Ва́сса Ивановна, я, потом Шура работала, Татьяны Плотниковой мать. А вот Савва Егорович-то был, он же председателем работал. Он приходит в школу, говрит: «Варя, иди в медпункт, там тебе лучше будет». – «Дак а я ничё не знаю, как там буду?» – «Да тебе всё объяснят, ты поймёшь и будешь работать!» И правда! Я пришла – и смотри: и перевязки делала, и уколы делала, чё только ни делала! Помогала круго́м. Курочкин был и Татьяна Николавна. Курочкин – врач хороший был! Я всё говрю: если бы не он, Сентябринин Вовка бы не выжил. Он когда приехал в Бори́сову, Курочкин-то… А тогда же туда отправляли врачей – на вёсну, пока лёд не пройдёт[24]. Вот он там жил. Пошёл обход делать. А раньше как? Зы́бка же. Ну и он приходит. Открыл, посмотрел: «Чё с ребёнком-то?» Она, Сентябрина-то: «Не знаю! Врача вызвали, таблетки, всё…» Он посмотрел, таблетки эти все собрал, в печку скидал. Выписал. «Диагноз-то, – говрит, – не такой! У него же кури́на грудка уже!» Сентябрина говрит: «Я подымусь, посмотрю, живой ли он там…» И вот он его выходил, Курочкин! До сих пор живёт Вовка этот! Вон какой…

– Одно время с Шурой лес валили, на Маёвке, – повременив и, судя по всему, высчитав, что́ именно упустила, через какую ступеньку перепрыгнула, оттуда, из своей погружённости в минувшие годы, отзывается бабка Варя, чуть отмотав плёнку назад – до того момента, как трудилась в колхозе, а затем устроилась санитаркой в медпункт. Маёвка в лексиконе местных жителей – местечко за ручьём Еловым. Там в советские годы собирались на майские гуляния с чествованием передовиков, песнями-плясками и концертной бригадой из районного Дома культуры. – Раньше же пароходы на дровах ходили. Вот мы и готовили швыро́к. Там Василия Константиновича Тоська была, вот Шура, потом Саввы Егоровича сестра Надя. Домик стоял, всё. Жили там с одним дедом. Мне уже двадцать лет было. Это мы от «Лензолотофлота» работали. Оттудова, с Усть-Кута́. Бригадир у нас был – Космаков. Дневная норма – пять кубометров. Да ещё надо поколоть и сложить! Вот мы там зиму пилили.

А когда навигация открылася, с Ки́ренска приехал Тернёв. Он на Ки́ренском техучастке работал. К нам пришёл: «Так, девки, на работу!» Ну мы чё? Мы там, у Космакова-то, не оформены были! Мы – раз! – с Шурой собрались и пошли на работу сюда, к баканщикам. А этот, бригадир-то наш, Космаков, – он на нас в суд подал. Прислали повестки, пошли мы с Шурой. Тернёв нам наказал, как и чего говорить. «Смотрите, – говрит, – на вас в суд подадут, не путайтесь. Вот то, то и то…» Ладно. Первый раз сходили. А у меня чирки́[25] были – кожа да сырая подошва пришита. Пока шла до Усть-Кута́, летом же это было, в чулках однех осталась! Эти одне переда́ только остались[26]… Но нас допросили, всё. Мы им объяснили, сказали. Нас отпустили. Потом второй раз вызвали. Сначала её допрашивали, потом меня. Шура-то не знаю, чё она там говорила. Но так же, он же нам объяснил, чтоб никуда! Ладно. Тёрнев-то – он молодец был! А там оне все документы сделали, в Ки́ренске, чтоб никаких придирок. Оне же придут проверять! Ну и теперь меня позвали – к судьде или как… К прокурору. Он меня спрашивает. Я ему объясняю: так и так, мы не оформлялись, мы временно работали у Космакова. Но и потом он мне говорит, прокурор-то: «Чё он вас, Тернёв-то, крюком вытаскивал?!» А я возьми да скажи: «Да хотя бы крюком!» Вот надо же так ляпнуть! Он по столу ка-ак трахнет! Я так испугалась, а потом давай хохотать. Ну чё?! Дурак, молоденькая же была. Он, поди, думает: «Она самашедчая, что ли?!» «Всё, – говрит, – идите!» И ничё нам больше не присудили. Освободили…

– Николай Фёдорович работал продавцом, – посмеявшись, с наслезнёнными глазами возвращается бабка Варя к той поре, когда мыла полы в магазине. – Дак вот если бы я така была, мне бы кто доверил?! Он же уезжал, Николай-то Фёдорович! Раньше же возили продукты на поле, где бригады-то стояли. Вот он поехал куда – ключи мне оставит. Я всё там помыла, убрала и замкнула. Приезжат – я всё ему отдаю. О, всё меня оберегал! А потом Николай Прокопьевич, с ём я ишо работала (тот-то, Николай Фёдорович, уехал в Полови́нку, не стал тут работать). И вот Николай Прокопьевича назначили за него. Один раз подпил. А там бочка такая большая стояла. Там соль. Ну, рассыпную вешали. Он выручку взял в соль запрятал. Вот. Ну и теперь чё? Пришёл утром, а денег-то хватился – нету. Ладно. Пошёл ворожить, Мохова-то Надя была. Она сказала: «Ты ищи где-то там…» Потом кто-то пришёл соль брать, он почерпнул из бочки – эти деньги оттуда! Вытащил. Смеётся…