Радужная пони для Сома (СИ)

Глава 34

— Ты “Кавказскую пленницу” смотрел?

— Че?

— Понятно… Значит, никаких аллюзий… — Вовка Федотов, дружбан Немого, а сейчас, на службе, аж целый старший лейтенант полиции, смотрит без особого сочувствия, пролистывает какие-то бумаги на столе, подозреваю, показания свидетелей.

Мне, на самом деле, похер, потому что башка трещит дико, во рту определенно срали кошки, причем, срали всю ночь, и смотреть на окружающее меня говно больно.

Вот и не буду смотреть.

Спать буду.

— Эй, Сомов, нехер спать! — рявкает Федотов, я мучительно медленно открываю глаза, пялюсь на него взглядом вурдалака, потому что глаза сто процентов красные, и думаю, что какой-то он херовый друг Немому, раз меня так прессует. Знает ведь, кто я, мы даже пару раз в одной компании сидели, и все равно выделывается, строит из себя крутого начальника.

— Ну че? — вяло ворочаю я языком.

— Ниче! Попал ты, Сомик, в этот раз. И отмазывать тебя я не буду, ясно?

— Да больно надо…

Меня неожиданно заваливает на стуле вправо, так, что чуть не падаю, но я этот момент просекаю и диким усилием привожу свой, порядком задроченный организм в вертикаль.

— Ты мне скажи, какого хера так насосался-то?

— Выбирай выражения…

— Вот поучи меня, как с фигурантами разговаривать!

— Да какой я тебе фигурант? Ты ебнулся?

— А сейчас пойдешь дополнительно за оскорбление…

— Да это нихера не оскорбление! Это эта, как ее… конст… конрт… констратация факта!

Последнее слово заставляет совершить над собой титаническое усилие, и я опять теряю ориентацию в пространстве.

Чтоб не упасть, хватаюсь за рабочий стол Федотова, натужно выдыхаю, и тот морщится от выхлопа.

— Охереть, Сом, ты че пил?

— Все, что видел… — бурчу я, приходя в относительно устойчивое положение и скрещивая руки на груди.

— И зачем?

— Потому что жизнь — говно! Нет! Жизнь — говняный театр! А я в нем — самый говняный актер! Вот!

— То есть, на историческом наследии города ты устраивал спектакль специально?

— А то!

— Сом… — вздыхает Федотов, — ты понимаешь, что тебя загребут? Тут без вариантов. Полгорода видело, как ты на дереве славы сидел и песни орал. Про суку-любовь. И все зрители были с телефонами… Ты понимаешь, что это значит?

— Похуй… — я впадаю в уныние, а еще дико устаю разговаривать.

Хочется лечь уже и забыться сном.

Нахера он меня вытащил с утра для допроса, садюга? Не мог дать протрезветь? Или, наоборот, сильно пьяным поспрашивать?

А сейчас, после нескольких часов беспокойного сна на шконке в кпз, все выпитое перешло в самую неприятную стадию первого, дичайшего похмелья.

Я смотреть-то на мир не могу без боли, а уж тем более внятно объяснять, какого хера залез на столетний дуб, историческое наследие города, носящий гордое имя “дерева славы” (интересно, почему?), и два часа орал оттуда песни. Про суку-любовь, как правильно уточняет сейчас Федотов.

— Сом, я передаю дело в суд, это квалифицируется, как хулиганство. Посадят тебя на пятнадцать суток.

— Похуй…

Вовка откладывает бумаги, выходит из-за стола и опирается на стол передо мной. Смотрит внимательно.

— Виталь, что случилось с тобой? Нажрался, но это понятно. Бывает. Нахера на дерево? И нахера потом сопротивление оказывал? Мало того, что дерево поцарапал, уже защитники культурного наследия вой подняли, так еще и лейтенату Никитину нос разбил…

Видно, что он искренне хочет мне помочь, искренне интересуется, да и вообще… Не просто так здесь сидит.

Мелкое хулиганство — это вообще не его профиль, он в убойном работает, но узнал, что я здесь, и пришел сам. Хоть и говорит, что помогать не будет, но помогает…

Он, так-то, нормальный мужик, старший братишка Альки, подружки Немого. У них вообще семья хорошая, дружная очень. Повезло Немому…

Но даже несмотря на это я не собираюсь рассказывать об истинных причинах своего срыва. Пожалуй, остается только радоваться, что последствия не особо серьезные.

Выбегал-то я из дома вообще не в адеквате. Попался бы кто под горячую руку… Не знаю, что было бы.

Ведь летел я, словно боеголовка со сбитым прицелом, правильно тормозя только в винно-водочном.

К тому времени, когдя я добрался до центральной городской площади, во мне уже булькало не меньше бутылки. По всем признакам, от количества выжранного я должен был упасть, где стоял, но меня донесло до дерева славы.

И там, под деревом славы, я встретил Дюймовочку.

Ну, это я ее так про себя окрестил, потому что имени так и не спросил.

Дюймовочка была мелкой девкой, лет семи-восьми. Она стояла под деревом и со слезами на глазах кис-кискала. А рядом прыгали какие-то придурки примерно ее возраста и ржали, подначивая самой лезть на дерево и спасать своего блохастого уродца. Дюймовочка еще больше заливалась слезами, а перекрывал это все дело доносящийся с верхотуры душераздирающий кошачий мяв.

Ситуация была предельно ясной, и я, опять примерив на себя роль спасателя наивных дев и всяких шелудивых блохастиков, бодро полез на дерево.