Рагу из лосося

— Ответа два. Для того, чтобы ты сел в тюрьму (это вероятнее всего). Или для того (что уже совсем маловероятно), чтобы ты не сел в тюрьму. Третьего я пока не вижу. Давай посчитаем. Звонок — раз. Анонимка Кирееву — два. Кража рубашки с кровью убитой женщины — три. Кто-то очень сильно «любит» тебя, Дима. Кто-то так сильно тебя «любит», что готов на все, что угодно, лишь бы приписать убийства тебе. Киреев все-таки умный мужик. Если б на его месте был кто-то другой — сидел бы ты, Димочка, в тюрьме! И никто бы тебя не вытащил.

— Вал. Евг. Бы вытащил.

— А при чем тут Вал. Евг?

— Ты что, не знаешь? Вал. Евг. теперь возглавляет фирму Сваранжи. Он выкупил фирму у Розалии, которой отец оставил все в наследство, написав завещание. Розалии фирма ни к чему, поэтому она продала ее Вал. Евгу, все-таки он опытный человек. Так что теперь у меня контракт с Вал. Евгом. И я надеюсь, что теперь мои дела будут в порядке. Викторов уже ни к чему.

— Ты мне ничего не рассказывал.

— А я сам узнал только сегодня утром. Мне позвонил Вал. Евг. на мобильник. И все рассказал. Сказал, что они с Розалией уже оформили все документы. Кстати, Вал. Евг. Будет ее продюсировать. И, по слухам, более успешно, чем это делал Сваранжи. У Вал. Евга больше опыта.

— Кто же будет теперь твоим концертным директором?

— Вал. Евг. подыскивает человека.

— Откуда у Вал. Евга столько денег?

— Проворачивал какие-то делишки с Сергеем. А может, Розалия продала по дешевке. Но вообще он человек состоятельный. Это сразу видно. Ладно, давай отвлечемся от Вал. Евга. Ты его не любишь, а зря. Он-то собирается снимать мой клип. И сайт превратил просто в конфетку! Только… Что же нам теперь делать?

— Ждать. Это самое разумное решение. И это единственное, что нам остается делать. Ждать. Тот, кто украл рубашку, проявит себя рано или поздно. Может, попросит денег, если это шантажист.

— Откуда он узнал про рубашку?

— Вывод один: он тебя видел.

— В темноте? Когда я уезжал из того дома? Сомневаюсь!

— Значит, здесь, в квартире.

— Но меня видели всего двое. Ты и… Вал. Евг.

— Я не знаю, кто и когда, но тебя видели в окровавленной рубашке. Поэтому нам остается смириться и ждать.

Цирк был полон счастливых малышей. Они были счастливы потому, что пришли в сказку. Эта сказка сверкала на сцене — ослепительная, красивая, немного волшебная. Свет погас, и открылся совсем другой мир. Мир, в котором не было места печальному и плохому.

Я сидела одна, в третьем ряду, с тихой затаенной печалью глядя на детские лица. Как они были счастливы, эти малыши, попавшие в долгожданный волшебный мир! И как, наверное, несчастна я — я, для которой не существует волшебных сказок. Дети были чистые и светлые. Я очищалась, соприкасаясь с этой удивительной чистотой. И немного печально смотрела на арену. Цирковое представление было в разгаре. Кувыркались акробаты, собаки катались в повозке, ярко украшенной бумажными цветами, какие-то козы гонялись за обезьяной (или наоборот), две женщины летали под куполом цирка, между номерами выскакивали разноцветные клоуны со старыми, знакомыми еще с детства номерами (я всегда очень любила цирк). На какое-то мгновение я вдруг тоже почувствовала себя счастливой. Но это оборвалось слишком резко — когда вспыхнул свет, освещая зал, в который я пришла не для того, чтобы смотреть представление. В конце четвертого номера (решив, что уже подходящее время) я тихонько вышла из зала. Разумеется, в коридорах и фойе не было никого. Я быстро пошла к буфету.

В буфете не было посетителей. Две женщины в углу стойки громко разговаривали о каком-то Коле, который кому-то не позвонил. Третья женщина вытирала полотенцем стаканы и аккуратно расставляла их на большом подносе. Это была очень полная женщина с ярко — рыжими крашенными волосами и грубым, обрюзгшим лицом. Ее бесформенная расплывшаяся фигура была затянута в аккуратное черное платье с белым воротничком, которое ей очень не шло. На грубом красноватом лице не было ни грамма косметики. Выражение лица было отрешенно — пустым. Женщина двигалась как автомат, совершенно не обращая внимание на то, что она делает. Она выглядела старой, уставшей и какой-то потухшей. Я не сомневалась, что передо мной Алла. Я подошла к стойке, но женщина не обратила на меня ни малейшего внимания. Тогда я решилась.

— Мне нужно с вами поговорить. Вы Алла?

— Ну Алла. И что?

— Мне нужно с вами поговорить!

— Шла бы ты отсюда, а? — стакан упал на поднос с легким звоном, — пошла отсюда, пока я тебе морду не разбила!

Голос у нее был сочный, вульгарный, а потухшие глаза вдруг вспыхнули каким-то нехорошим огнем. Я опешила.

— Зачем вы так?

— Что сюда пришла? Думаешь, не понимаю, чего ты явилась сюда, еще одна сука? Я больше не буду разговаривать с такими, как ты, а буду прямо по морде бить, суки! Вонючие шакалы, слетаетесь, как стервятники на падаль! Для вас не существует ничего святого! У человека горе, а вы, поддонки, даже не понимаете, что такое горе! А ну пошла отсюда, а то так сейчас твою смазливую морду расквашу, что никто не узнает!

— Что я вам сделала?