Рай без памяти (илл. А. Иткина)

Кк-куда? — спросил он, заикаясь.

В Главное управление.

Это ошибка, — сказал он твердо.

Выполняйте приказ. — Я добавил металла в голос.

Уверяю вас, что это ошибка, — повторил он. — Разрешите, я при вас позвоню комиссару.

Не торгуйтесь, — оборвал я его. — Экипаж ждет. Мигом.

У вас будут неприятности, — предупредил он, уже одеваясь.

Испуг его прошел, остались лишь злость и уверенность в том, что в полиции все разъяснится и мне же влетит. Приказ спуститься по черному ходу несколько изумил его, но я объяснил, что не стоит ему попадаться кому-нибудь на глаза под эскортом полицейского. А далее все произошло точно так, как наметил Томпсон. У выхода я столкнул его по лестнице в подвал, а Мартин внизу подхватил, зажав ему рот так, что он даже не вскрикнул.

В бывшую нашу редакцию мы вошли вслед за влетевшим Этьеном. Он еле удержался на ногах от пинка Мартина и сейчас оглядывался растерянно и недоуменно, явно ничего не понимая. У стеллажей, заставленных ящиками с вином и консервами — типографию нашу Этьен превратил в склад для хранения непортящихся продуктов, — за непокрытым деревянным столом, где лежали раньше наши первые гранки и куда сейчас сгружались с полок коньяк и сардины, сидел малый Совет Сопротивления, заседание которого, как точно было известно Этьену, должно было состояться на шесть часов позже и совсем не в подвале его гостиницы. Удивило Этьена, как, впрочем, и меня, и присутствие Зернова в четверке Совета — для владельца «Омона» и тайного полицейского агента Зернов был малоприметным писарем мэрии,- сбежавшим от «диких» к радостям городской жизни. Удивленно посмотрел Этьен и на Томпсона: видимо, о том, что он тоже входил в Совет, провокатор не знал.

Дайте ему стул, — сказал Фляш.

Мартин, стоявший рядом со мной у двери, подвинул стул. Этьен сел, внимательно разглядывая сидевших против него. Два трехсвечника создавали довольно сносное освещение.

Может быть, мне объяснят, что означает этот спектакль, в котором участвуют псевдошоферы и лжеполицейские? — спросил он высокомерно.

Если бы он знал, что одним только этим вопросом, разоблачающим мою роль в полиции, он сам выносит свой смертный приговор!

Оставьте этот тон, Этьен, — сурово сказал Фляш. — Не время дурачиться!

Я хочу знать: что здесь происходит?

Суд.

Кого же судят?

Вас.

Мертвенно-желтое лицо Этьена не выразило ни удивления, ни гнева.

Могу я ознакомиться с обвинительным заключением?

По известным вам обстоятельствам, мы избегаем документации. Все, что вас интересует, будет изложено устно. Вас обвиняют в прямом предательстве акций Сопротивления.

Каких именно?

Я даже залюбовался тем хладнокровием, с каким вел страшную для него беседу Этьен. Неужели он так верил в свою безнаказанность?

Рукопись статьи Стила, известная только вам и оказавшаяся в руках полиции. Стил, как вам известно, вынужден был бежать из Города.

Не помню. Это было так давно. Память...

Есть события более поздние. Разгром газеты.

Она выходит.

Вопреки вам.

Я сам оборудовал ее типографию.

И дали адрес полиции.

Почему я? Где доказательства?

Нас давно предупреждали о вас, как о потенциальном предателе. После ареста Джемса за вами было установлено наблюдение. О завтрашнем заседании Совета все известно полиции. Дом уже с вечера оцеплен.

Все это еще не доказательства.

О завтрашнем заседании Совета, кроме вас, знали только мы — четверо.

Так поищите виновного среди четверых. Может быть, вы? — Смешок в лицо Фляшу. — Или он? — кивок в сторону Томпсона.

Члены Совета переглянулись. Неужели они отступят перед спокойствием Этьена? Ведь спокойствие — это его оружие. Но я ошибся.

К чему эта канитель, — сказал Стил, — оставьте нас вдвоем. Я задушу его вот так, — он поднял скрюченные пальцы, — и рука не дрогнет. За мальчика.

Вы будете обыкновенным убийцей, Стил. Едва ли вас это украсит, — пожал плечами Этьен.

Члены Совета молчали, что-то обдумывая. Что?

Если они его пощадят, — шепнул я Мартину, — я убью его здесь же при всех.

Я сделаю то же, только бесшумно, — шепнул в ответ Мартин, выразительно хлопнув себя по карману.

Вероятно, о том же подумал и Стил: с такой лютой ненавистью впивались в Этьена его глаза.

Мне очень интересно, у кого это возникла мысль о моем потенциальном предательстве, — невозмутимо заметил Этьен.

У меня, — сказал Зернов.

И у меня, — прибавил я.

Почему?

Потому что мы знаем вас до Начала: вы утратили память, а мы — нет. Вы всегда были предателем — должно быть, это у вас в крови. — Я говорил, уже не различая Этьена-здешнего от Этьена-земного. — Вы предали гестапо даже любимую женщину, а когда не удавалось предательство и вас били по щекам, как мальчишку, вы только холуйски кланялись: хорошо, мосье, будет сделано, мосье...

Этьена не заинтересовало слово «гестапо», наверняка ему незнакомое, он пропустил мимо ушей и «любимую женщину». Он только спросил:

Когда это было?

Больше четверти века назад.

Где?

В Сен-Дизье.

Нашу дуэль слушали в абсолютном молчании, только у Зернова блуждала на губах знакомая ироническая улыбка: казалось, что мой экспромт доставлял ему удовольствие.