Рай и ад. Книга вторая. Рассказы перенесших клиническую смерть

Меня отвозят сразу в больницу, естественно. В таком состоянии я пробыл две недели в больнице, в Ростове Великом. И там уже поставили диагноз: «острый лимфобластный лейкоз на второй стадии». Думали даже, что на третьей. Меня тут же увозят на машине в город Москву. Ленинский проспект, 117. Онкогематологический центр для детей и подростков. И там этот диагноз у меня еще раз подтвердился. Брали пункцию спинного мозга. Не один раз. И временами, врачи даже разводили руками, я все это видел. Но я еще ничего не понимал. Я, на самом деле, и не знал, что у меня диагноз этот. Это я вам уже сейчас это говорю, потому что я знаю, что у меня был за диагноз. На тот момент мне не говорили, что у меня за диагноз. Я себя просто чувствовал, как будто я умираю. Я не мог кушать, у меня не было аппетита. Я был, вообще, никакой. Я пытался узнать, что со мной происходит, мне на тот момент ничего не говорили. И даже когда привезли меня в тот центр, онкогематологический, мне ничего не говорили.

Но, у меня был телефон и планшет. Я зашел в айфоне на сайт, что такое онкогематология, и начал все очень много об этом читать. И догадывался, по еще толком не понимал. И потом, когда уже мне начали делать первую «химию», я понял, что у меня за диагноз. Меня уже начали настраивать на то, что я умру. Ну, что маленькие шансы. 50 на 50, как врачи говорили.

Самое удивительное начало происходить дальше. С каждым днем я себя чувствовал все хуже, и хуже. Батюшка мой приходил с храма, причащал меня, исповедовал, по просьбе по моей. И я понимал, что все: вот, сделали раз «химию», сделали два «химию», сделали три «химию». И потом уже, на следующей «химии» я уже был никакой: не вставал, не говорил практически, и меня переводят в палату интенсивной терапии. То есть, вся эта палата, в принципе, и было палатой интенсивной терапии. Просто палату мою поставили под особый контроль.

И именно там я говорил такие фразы. Я говорю: «Господи, — говорю, — если Ты действительно есть, то прости меня за все, — говорю, — что я сделал не так» (я там еще раз раскаялся во всем). Потом говорю: «если Ты есть, то я хочу жить! Я просто хочу жить! И даю тебе обет, слово, что если Ты мне дашь шанс выжить в этой болезни, дашь силы, укрепишь меня, исцелишь (наверное, это самое важное, что я хотел, это исцеление), то я, — говорю, — посвящу свою жизнь монашеству, я уйду в монашество. А там, — говорю, — уж как будет». И после этих слов, через несколько дней, практически, там, через день — через два, у меня останавливается сердце.

Три минуты пятнадцать секунд я был мертв. По меркам этого мира. По меркам того, что было дальше — времени там нету. Я не знал, что я умер, я думал, что я сплю. Я когда вот умирал, вот это было самое страшное. Когда тебя всего сводит, и уже потом… Страх, на самом деле, страх только лишь перед смертью. Это единственное, что человек боится — умереть. Вот сам страх, когда ты понимаешь, что сейчас умрешь, у тебя вот этот страх… ты его не можешь преодолеть. Это, на самом деле, очень сложно, это очень тяжело. Потому, что ты чувствуешь, что все. А хочется жить! У тебя и сердце там бьется, чуть не разрывается, и так далее. Но ты понимаешь, что все уже, последние минуты.

И потом наступает легкая такая эйфория, когда ты не можешь разобрать, кто перед тобой стоит. Я видел белых людей каких-то, светлых людей, и темных людей, и врачей. И я не мог разобрать, кто это: врач, не врач это, и так далее. Но мне уже было так все без разницы, так было все легко. И я так легко отсоединился, как будто, от кровати. Как будто, вспарил вверх. И вдруг, я, как будто, вот, мгновение — моргнул, и вижу себя над собой. Но я не узнал себя. Я просто видел, что какой-то мальчик лежит. Я так разглядывал, смотрел сверху так. По бокам, как будто, все расплывалось, но я видел врачей, которые тут же все подбежали. Подбежали, начали раскрывать меня всего, разрезали мне рубашку, в которой я был, синяя такая, мне ее разрезали. Ну, она как пижама медицинская, что ли. Разрезали, что-то начали мне тыркать, там. Какой-то укол делали.

Я все это смотрел, мне это было так любопытно, я так разглядывал. Потом: оп — я на стороне стою, как будто уже. Вот прям рядом стою, но я не видел стен, как будто их не было. Может, одну стену я видел — где вот стоял аппарат, который «химию» делает, такой — большой. Здесь вот эта вентиляция искусственная, еще что-то стояло, и лампочку — это я видел, но все, что по бокам нет. Врачей я видел. Я слышал все, что и кто говорил, конкретно. Это настолько четко было, что я до сих пор все это помню.