Рай и ад. Великая сага. Книга 3

Из дома доносились звуки рояля. Патриция играла и пела вместе с матерью «Listen to the Mocking Bird», «Dixie’s Land» – любимую песню Бретт – и «Hail, Columbia!», которую многие уже считали национальным гимном, потому что конгресс и общество никак не могли прийти к согласию в этом вопросе.

Вскоре пение смолкло. Джордж продолжал работать, пока августовский день не подошел к концу. Он видел, как в стоящем по соседству доме Стэнли и Изабель, перемещаясь из комнаты в комнату, движется фонарь смотрителя, просвечивая сквозь занавешенные окна. Хозяева теперь бывали здесь редко. Джордж по ним не скучал.

Он попытался сделать кое-какие математические расчеты с учетом стоимости участка земли, необходимого для постройки нового завода. После четвертой попытки он отчаялся получить верный ответ и отложил бумаги. Снова навалилась тоска, необъяснимая и вместе с тем изматывающая. Он побрел в дом, чувствуя себя старым и уставшим.

В пустой библиотеке он остановился возле письменного стола и стал смотреть на два предмета, которые неизменно находились на его полированной поверхности. Одним из них был осколок метеорита – звездное железо, так называли их в древности. Для Джорджа этот гость с небес всегда олицетворял собой невероятную власть железа. Оно могло как облегчить жизнь человеку, так и отнять ее, если сделать из него оружие. Рядом с метеоритом лежала веточка горного лавра, в изобилии росшего в долине. В семье Хазард лавр всегда был символом жизнестойкости, торжества надежды и добра, которые могли дать только любовь и поддержка семьи. Веточка засохла, увядшие листья стали бурыми. Джордж бросил ее в холодный камин.

За его спиной открылась дверь.

– Я так и подумала, что ты здесь.

Констанция поцеловала его в щеку, и он почувствовал приятный запах шоколада. Ее рыжие волосы были заколоты шпильками, пухлое лицо сияло после умывания.

– Что не так, дорогой? – спросила она, вглядевшись в мужа.

– Не знаю. Просто чувствую себя ужасно несчастным. Сам не понимаю почему.

– Ну, какие-то причины я могу угадать. Твой брат едет на другой конец континента, и, возможно, тебе не дают покоя такие же чувства, в которых признались те двое мужчин из бара «Уилларда», когда сказали, что им так не хватает переживаний и ярких эмоций, испытанных на войне.

– Я бы сгорел от стыда, если бы затосковал по убийству людей.

– Не по убийству. По обостренному чувству жизни, как будто идешь по краю обрыва. Нет ничего постыдного в таком признании, если это правда. Тем более что все скоро пройдет.

Джордж кивнул, хотя и не поверил ей. Близкое к отчаянию чувство казалось слишком мощным.

– Через несколько недель дом совсем опустеет, – сказал он. – Уильям уедет в Йель, Патриция вернется в Бетлехем, в свою моравскую школу.

Она провела прохладной ладонью по его заросшей щеке:

– Родителям всегда грустно, когда дети покидают их впервые… Давай-ка мы с тобой немного прогуляемся, – добавила она, взяв его за руку. – Тебе станет легче.

Под жарким вечерним ветром они поднялись на холм за Бельведером. Слева внизу открывалась внушительная панорама завода Хазардов; доменные печи озаряли небо ярко-красным светом.

Неожиданно тропинка привела их прямо к тому месту, которого Констанция предпочла бы избежать, потому что оно символизировало отчаяние. Они оказались у большого кратера, оставшегося после падения метеорита весной шестьдесят первого года, перед самым началом войны.

Джордж наклонился над краем кратера:

– Ни травинки. Даже сорняки до сих пор не выросли. Неужели земля навсегда отравлена? – Он посмотрел на тропу, бежавшую выше по холму. – Наверное, Вирджилия шла именно здесь, когда украла все серебро из дому.

– Джордж, не надо вспоминать только плохое.

– А о чем хорошем я могу вспоминать? Орри мертв. Том Хасслер бродит по улицам с помутившимся рассудком и уже никогда не поправится. Мы не слишком старались предотвратить эту войну и теперь получили то, что заслужили. Все вокруг твердят, что дело Юга проиграно. Что ж, значит, и дело Америки тоже. И нашей семьи. И мое.

Заводские трубы выбрасывали искры в ночное небо. Констанция обняла мужа:

– Как бы мне хотелось развеять эти твои чувства! Не могу видеть, как ты страдаешь!

– Прости. Мне и самому стыдно, что я так распустился. Это не по-мужски. – Он едва слышно выругался, уткнулся лицом в теплую шею жены и пробормотал: – Но я ничего не могу с собой поделать.

Констанция молча молилась Богу, в которого искренне верила. Она просила Господа прогнать тяжкие мысли из головы Джорджа и облегчить ту непосильную ношу, которую он сам на себя взвалил. Или хотя бы не добавлять новые, пусть даже самые маленькие. Она боялась, что иначе Джордж просто не выдержит.

Они долго стояли обнявшись на пустом склоне холма рядом с мертвым кратером.

ТЕТРАДЬ МАДЛЕН

Август 1865-го. Она здесь – мисс Пруденс Чаффи из Огайо!