Рай рядом

Высказывались догадки, что это стихотворение («На холмах Грузии лежит ночная мгла») посвящено отнюдь не невесте Наталье Гончаровой, а тоже навеяно воспоминаниями о Раевской-Волконской! И доказательством тому могут служить не только ее профили в пушкинских рукописях. Очень важно, что стихи, вернее, их расшифрованный пушкинистом Бонди первый вариант, еще без должной пунктуации, были написаны на следующий день после вторичного посещения Пушкиным Кавказских минеральных вод в ходе его путешествия 1829 года. «С неизъяснимой грустью пробыл я три часа на водах…» («Кавказский дневник»):

Все тихо – на Кавказ идет ночная мгла
Восходят звезды надо мною
Мне грустно и легко – печаль моя светла
Печаль моя полна тобою

Тобой одной тобой – унынья моего

Ничто не мучит не тревожит
И сердце вновь горит и любит от того
Что не любить оно не может

Прошли за днями дни – сокрылось много лет

Где вы, бесценные созданья
Иные далеко иных уж в мире нет
Со мной одни воспоминанья

Я твой по-прежнему тебя люблю я вновь

И без надежд и без желаний
Как пламень жертвенный чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний

Эти удивительные катрены говорят сами за себя: молодой человек некогда полюбил страстно, возвышенно, нежно и сохранил в своем сердце это необыкновенное чувство… Нельзя не заметить, насколько стихи по своему настроению («грустно и легко») близки светлой меланхолии, пронизывающей давнюю элегию «Редеет облаков летучая гряда», в которой, однако, Пушкин еще не отважился сказать о своей любви!

О том же неумирающем, глубоком чувстве свидетельствует и «Посвящение» к «Полтаве», вся любовная линия которой – только в XX веке разгаданный парафраз трагической судьбы Марии Волконской. Невыдуманную украинскую красавицу, дочь страдальца Кочубея, – Пушкин подчеркивает это в своих примечаниях к поэме – он наделил не только особенностями ее живописной внешности, но даже именем Мария! (Для современников в замене реальной простонародной «Матрены» на «Марию», естественно, не было ничего необычного.) «I love this sweet пате» («Я люблю это нежное имя») написал поэт по-английски (что тоже говорит о многом!) над беловиком «Посвящения» к «Полтаве». Через три года то же имя получит его первый ребенок, его старшая дочь…

Отклики Марии Николаевны на «Полтаву» неизвестны, и неудивительно. Каково это – угадать свое сходство с несчастной подругой предавшего царя старого гетмана, знаменитого Мазепы, которого живописал в одноименной поэме еще Байрон?! Вспомнить, что и она, Мария, стояла перед подобным выбором («Скажи: отец или супруг/Тебе дороже?»)?! Ведь ее семья обвиняла Сергея Волконского в предательстве не одного лишь монарха: весьма дюжинная натура, князь перед свадьбой поклялся тестю порвать с тайным обществом! Даже любимый брат Николай писал княгине в Сибирь (начало 1830-х годов): «Я никогда не прощу ему – каково бы ни было его положение, безнравственности, с которой он, женившись на тебе в том положении, в котором находился, сократил жизнь нашего отца и был причиной твоего несчастья. Вот мой ответ, и ты никогда не услышишь от меня другого».

Сама Волконская вспоминала в «Записках», что когда ей сообщили о смерти отца, «потрясение было до того сильно, что мне показалось, будто небо на меня обрушилось; я заболела…» Вероятно, поэтому в скором времени не прожила и дня ее новорожденная дочь Софья…

Наверное, только любящие, поистине благоговейные строки пушкинского «Посвящения» могли смягчить душевные муки Марии Николаевны при знакомстве с гениальной трагической «Полтавой»! Кончина генерала Раевского (1829) последовала через полгода после ее выхода в свет, и не поэма ли вкупе с тяжелейшими утратами стала первой каплей из тех, что в конце концов подточили незыблемую, казалось, твердыню чувства Волконской к мужу?! Который, как авторитетно утверждал пушкинист Щеголев, оказался «бесконечно ниже своей жены и по уму, и по характеру, и по духовной организации… Среди декабристов он был даже и не крупный человек, а просто мелкий… Когда знакомишься с его следственным делом… выносишь тяжелое впечатление: охватывает сильно и глубоко чувство грусти от созерцания раскрывающегося противоречия между ранее существовавшим представлением и действительно бывшим. Вот уж, поистине, Волконский не тот человек, который может сам себя или которого могут другие представлять героем!»