Районы

Я усмехнулся, распрощавшись с пулеметом. Он, конечно, хорош, когда следует «подстричь» несколько десятков наступающих бойцов, но вот если приходится его тащить, то сразу все очарование уходит.

Мы довольно быстро перелезли через стену, добрались до стола и принялись сгружать продукты и оружие. Гром-баба грубо и не всегда удачно подшучивала, с удовольствием оглядывая хабар, Кора смущенно улыбалась, переводя взгляд с одного говорящего на другого, а Алиса явно пыталась оторвать мою задницу от остального тела, как трофей. По крайней мере, сжимала ягодицы с такой силой, что точно синяки оставит.

Мне показалось, что наконец-то я чувствую себя спокойно, в своей тарелке, дома, что ли? Странное слово, почти чужое, позабытое, которое все же выплыло из памяти. Но да, черт возьми. Этот квартал — мой дом, а эти люди — моя семья. И пока мы все вместе, хрен нас кто нагнет. Понял, Голос?

Глава 28

Я бы хотел сказать, что жить мы начали долго и счастливо, только это было бы неправдой. Нет, в целом у остальных все было неплохо. Еды у нас теперь хоть жопой жуй, как выразилась Гром-баба. С оружием тоже проблем нет, разве что патронов маловато. Но это для полноценной войны. Для коротких стычек — его более чем достаточно. Все потенциально опасные враги ушли в лучший из миров.

Казалось бы, живи и радуйся, однако, как говорил Чапаев в знаменитом анекдоте: «Есть один нюанс». И заключался он в заполненности артефакта, которая не очень хорошо отражалась на моей голове. Хреново отражалась, если говорить совсем уж откровенно.

К примеру, мне приходилось каждый день участвовать в долгих и утомительных концертах самого идиотского из всех возможных театров. Главным солистом которого была Бумажница. Она любила болтать, кричать, насмехаться, спорить. А еще открыла в себе творческое начало, декламируя стихи собственного сочинения.

— Шипик, Шипик, хер моржовый, Шипик, Шипик, мелкий хуй…

И самое противное, что сделать я с ней ровным счетом ничего не мог. Невозможно убить того, кто и так мертв. Мне удавалось лишь на время приглушить мерзким алкоголем раздражающий голос валькирии, в результате чего почти все свободное время находился подшофе. И с каждым днем водки в моей и без того нетрезвой жизни становилось все больше. Ситуация, мягко говоря, патовая.

Чтобы избавиться от Бумажницы (не навсегда, само собой, а хотя бы временно), мне надо было найти того, кем можно заполнить артефакт. Иными словами, выбраться из квартала. А для этого необходимо твердо стоять на ногах. Хотя был еще один вариант, о котором Бумажница поведала с присущей ей циничностью.

— Слепой уже старик, — рассуждала вслух бывшая валькирий. — В условиях Города ему тяжело. Тот же пулемет за него пришлось тащить. Поэтому смерть для него станет скорее избавлением.

— Заткнись, сука! — лаконично отвечал я ей.

Как бы мне хотелось сейчас сомкнуть пальцы на хрупкой шее валькирии до характерного звука. Даже начало казаться, что смерть, которую я принес Бумажнице, не такая и ужасная. И эта стерва могла бы и еще помучаться.

— Или Псих, — продолжала валькирия. — Здесь такие не выживают. Он же оранжерейный цветок, который в диких условиях погибнет. Ты сам это понимаешь.

— Я плохо знаком с Шипастым, конечно, — подал голос Хриплый. — Но он не производит впечатление циничного ублюдка.

— Зато я с ним знакома неплохо, — рассмеялась Бумажница. — Поверь мне, ты глубоко ошибаешься. Циничный ублюдок — это практически комплимент.

Короткий диалог, который в скором времени вновь перешел в ссору. В общем, ничего нового. Я напоминал себе аполитичного Васю, которого посадили на стул в комнате, включили главный канал страны, а после отобрали пульт. Что называется, наслаждайся.

И к этому можно было бы отнестись с иронией, однако от непрекращающегося гама у меня раскалывалась голова. Нет-нет, а проносились суицидальные мысли, которые вспыхивали и тут же тухли. Вроде ничего серьезного, однако уже небольшой повод забеспокоиться.

Но между тем слова Бумажницы сделали свое грязное дело. Они породило зерно сомнений. Это я понял лишь спустя несколько дней, когда поймал себя на том, что рассматриваю, как тяжело поднимается Слепой из-за стола. Ну да, старость не радость, мышцы с возрастом не становятся эластичнее, а спина прямее. Тьфу ты, гребаная Бумажница, которую впору называть Чернильницей. Потому что несла она лишь темное и злобное.

— Я долго выбирал, Шипаштый, — поделился тем временем со мной старик, отвлекая от мрачных мыслей. — Долго думал, ешли чештно, примеривалшя. Как ты понимаешь, ш каждым новым уровнем шпошобношти штановятшя вше более шерьезными.

— Слепой, а если ужать твое выступление до «смотрите, что у меня за новая херня»? — спросил я его, наполняя стакан водки почти до краев у всех на виду, уже даже не скрывая своих пристрастий.

— Шипастый, ты бы притормозил, — серьезно заявила мне Гром-баба. — Времени еще двенадцати нет, а ты уже лыка не вяжешь.

— Все я вяжу. Можем забиться, кто сейчас со ста метров в мишень попадет. Если промажу, ты будешь командиром.