Финч думал о том же, но сам бы не спросил. Не теперь. Талант Агнеты был очевиден. Ей досталось отцовское воображение, дар Томаса видеть не только то, что есть, но и то, чего нет, и являть из этих двух измерений то, что могло бы быть. В ее творчестве была свежая, игривая нотка, будоражившая зрителя. Тот факт, что Финч никогда не слышал о ней, не видел ни одной из ее работ, напомнил ему, каким оторванным от мира он стал, посвятив столько лет одному-единственному предмету – Байберу – и отгородившись от всего остального. Его удручала мысль о талантах, которые он пропустил. Обо всех подающих надежды художниках, работы которых он не видел.
Агнета пожала плечами:
– Да особо нигде. Пожалуй, я продукт своего окружения. Тут почти каждый художник. Говорят, что-то с воздухом.
– Я под глубоким впечатлением, – произнес Финч. – Серьезно. Я не так часто это говорю.
– Я вам верю, – Агнета улыбнулась. – Значит, вы коллекционер?
Вот и начались трудности.
– Есть определенные художники, которые меня живо интересуют, – запинаясь, проговорил Финч. Пытаясь подготовить почву для объяснения, он посмотрел в небо, как будто божественное вмешательство могло его спасти. – В основном, живописцы. Вы не занимаетесь живописью, госпожа Кесслер?
– Пожалуйста, зовите меня Агнета. Или Эгги, если хотите. Когда-то занималась, но выходило не особенно хорошо. Мне всегда хотелось узнать, что происходит за холстом. Вы не задумываетесь об этом, когда смотрите на картину, которая вас интригует? Что еще там происходит, о чем вы не знаете? – она рассмеялась. – Наверное, мне мало двух измерений.
– Я чувствую то же самое, – вмешался Стивен. – Что еще происходит? Чего мы не знаем?
– Именно, – подтвердила она, довольная, что ее поняли. – Почему бы вам не зайти в дом? Я налью всем нам хереса, а потом вернемся во двор.
Холод сковывал позвоночник Финча, когда они шли к парадной двери – плоской, оранжевой, как хурма, и отвечавшей уникальному стилю Агнеты. Хозяйка провела их в дом и повесила пальто на вешалку у двери.
– Мы дома! – крикнула она.
Финч остановился. Он не ожидал, что придется делать это при ком-то еще – муже или молодом человеке.
– Мы не вовремя. Пожалуйста, позвольте мне вызвать такси, и мы поговорим в другой раз.
Ему хотелось бежать, но Стивен стоял у парадной двери, преграждая ему путь и качая головой.
– Ни за что, – сказала Агнета. – Я же говорила, что, попав сюда, вы окажетесь у меня в плену. Как же вы уйдете, если еще не видели всего остального?
Она исчезла за углом, и поскольку Финч остановился в нерешительности, Стивен подтолкнул его вперед. Профессор миновал короткий коридор, повернул за угол и замер как вкопанный. Стивен, шагавший сразу за ним, налетел на него и чуть не сбросил с верхней из двух ступеней, которые вели вниз в гостиную.
Женщины сидели у камина в углу комнаты. Стивен схватил Финча за руку и так сильно ее стиснул, что у того занемели пальцы. Над камином висела картина, правая панель триптиха – молодая Натали, одной рукой держащая ребенка, а вторую тянущая в бок, за край рамы.
Стивен выдохнул тихое «ох» и тяжело осел на ступеньку. Женщина, сидевшая рядом с Агнетой, склонила голову набок и смерила взглядом Финча. Волосы обрамляли ее лицо облаком потускневшего золота с прожилками серебра; глаза были такого же холодного голубого цвета, как в юности, только взгляд их оказался более пристальным и жгучим, чем ожидал Финч. Он понял, что своей целеустремленностью Агнета обязана не Томасу, а матери.
– Вы, наверное, Деннис Финч, – произнесла Элис Кесслер. – Насколько я понимаю, вы искали меня.
Глава шестнадцатая
Агнета шепнула ей на ухо:
– Я попрошу их остаться на ужин, ладно?
Дыхание дочери было подобно трепетанию крыла, смещающего воздух; это ощущение хотелось поймать и закрыть в банку.
– Да, – не задумываясь ответила она. – Будет мило.
Так Элис оказалась на кухне Агнеты, неуклюже ковыряя деревянной ложкой в кастрюле с густым соусом чили, в то время как мистер Джеймсон на улице наверняка засыпал ее дочь вопросами, на которые у той не было ответов. Профессор Финч сидел за кухонным столом, грея в руках бокал с остатками вина и поглядывая на нее из-под бровей, словно она была фата-морганой.