Райская птичка

Финч изучил две оставшиеся картины, но ничего на них не нашел. Однако все полотна, выходившие из-под кисти Томаса, начиная с июля 1972‑го, вне зависимости от стиля и сюжета, содержали образ птицы или намек на него. Он часто был скрытым, редко занимал центральное место, и в какой-то момент Финч задумался, не видит ли он то, чего на самом деле нет, просто потому что хочет это видеть. Ему вспомнилось, как он листал с восьмилетней Лидией книжечку «Где Уолли?»[42]. Лидия, сама как птичка, сидела на подлокотнике его кресла и гипнотизировала страницу, чтобы найти Уолли раньше него. После того, как они оба находили этого паренька, он становился уже первым, кого они замечали, когда перечитывали книгу снова, – его место в толпе крепко врезалось им в память. Финч поймал себя на том, что теперь точно так же смотрит на картины Томаса: ищет птицу, а найдя ее, не может увидеть смысла ни в чем другом.

Его зависть рассеялась, как это часто бывало, когда он вспоминал о семье. Тем более день ото дня казалось все более вероятным, что эта просьба Томаса станет последней. Если Финч приложит все силы, чтобы разыскать Натали и Элис, он сможет с чистой совестью закончить эту главу своей жизни. Он быстро пролистал остаток личной переписки, выискивая какие-нибудь зацепки. Но ничего не нашел. А потом между последними листами в пачке наткнулся еще на один конверт такого же размера, подписанный той же рукой. Обратного адреса не оказалось, но конверт отправили с Манхэттена 25 июня 1974 года. Печать была сорвана, а внутри Финч обнаружил еще одну открытку, на этот раз репродукцию одной из более новых работ Томаса. По иронии судьбы это было полотно из «птичьей серии», как ее успел мысленно окрестить Финч. На картине был изображен мужчина, ловивший рыбу на поросшем травой берегу. Его отрубленная голова лежала рядом, и тут же сидел гигантский зимородок с шестом между крыльями. Внутри открытки лежал цветной фотоснимок Натали Кесслер с темноволосой малюткой на руках.

Это была девочка. С обратной стороны ни подписи, ни даты. Натали стояла у высокого окна, но фон был размыт, и Финч не мог разглядеть примет, которые позволили бы гадать о месте ее нахождения. Наведя увеличительное стекло на Натали, он отметил чуть полноватое лицо, прямые длинные волосы с пробором по центру и одежду – юбку с бахромой, по виду из замши, и блузку в мексиканском духе. Изменился только стиль одежды – Натали в двадцать восемь мало чем отличалась от себя семнадцатилетней. Она позировала так, чтобы привлечь внимание к своей фигуре, изгибы которой лишь немного смягчились со временем. Она по-прежнему была волнующе красивой, но ее взгляд отличался отстраненностью и холодностью, несмотря на то что она держала на руках ребенка. Или у нее был такой вид, потому что девочка была ребенком Байбера?

Малышка походила на Томаса. Из физических черт Финч не нашел почти ничего общего, кроме длинного носа и ресниц, но взгляд у девочки явно был отцовским: решительным, упрямым, умным. Темные кудряшки обрамляли худое лицо с высокими скулами, на носу желтели веснушки. Рот малышки изгибался таким же луком Купидона, как у матери, только на фотографии она раздосадованно поджимала губы. Светлые глаза под сенью убийственно длинных ресниц смотрели прямо на того, кто делал снимок. Ребенок знал, чего хочет. Одной рукой девочка отталкивалась от груди Натали, а вторую тянула к объективу, как будто заклинала фотографа забрать ее.

Почему Натали, а не Элис держала девочку? Возможно, Элис не знала об этой фотографии, быть может, она с самого начала намеревалась держать ребенка в тайне от отца, и это Натали решила, что Томас должен узнать о его существовании. Однако такое предположение не вязалось с ментальным портретом Натали, который сложился в голове Финча: с ее властной рукой на плече Томаса на главной панели триптиха, с ее тяжелым взглядом. Он сомневался, что художник додумал эти детали. Натали больше походила на женщин во вкусе Томаса: блистательно красивых и равнодушных, привыкших быть в центре внимания и потому не смущавшихся ни толпы, ни вспышек камер, которые повсюду сопутствовали художнику.

Элис же производила совершенно иное впечатление. На фотографии она была по-своему миловидна: тоненькая, с длинными руками и ногами, пышной гривой белокурых волос и глазами светлыми, как глетчерный лед. Но Финч подозревал, что гораздо больше привлекательности заключалось в любознательном наклоне ее головы, в ее проницательном взгляде и в том приятном факте, что она как будто нисколько не задумывалась о своей внешности.