Райские острова

Поэтому все знатные семьи живут во дворце. Каждый день мужчины должны представать перед сувереном, а женщины – перед его супругой, и те решают, кто что в этот день будет делать – отправится на охоту или примет участие в придворных играх. Мужчинам иногда разрешается отправиться в город и поразвлечься в тавернах, женщинам – заняться нарядами или разучить новые танцы. Если кто-то оказывается в немилости у суверена, тому поручается какая-нибудь работа: сбор налогов или председательство в суде. Все так боятся потерять свое положение и доход, что всячески выслуживаются перед сувереном. Даже дети должны подчиняться придворной политике: «Нет, дорогой, тебе нельзя сегодня играть с Наско. Это было бы неблагоразумно. Его отец не угодил суверену».

Флейм передернуло.

– Знаешь, что в этом самое ужасное? Дети вырастают, считая такую жизнь нормальной и цепляясь за свои грошовые привилегии. Я тоже стала бы такой же, как остальные, – такой же пустой и подобострастной, – если бы не Руарт и его семья. Флейм бросила взгляд на спинку кровати, на которой, спрятав голову под крыло, спал дастелец. – Они открыли мне, что существует другой мир, где все происходит иначе, и что это лучший мир.

Я, конечно, не могла удержаться от вопроса – меня уже давно интересовало, как случилось, что девочка начала разговаривать с птицами.

– Расскажи мне, как вы с Руартом… – начала я. Флейм в ответ тихо рассмеялась:

– Чтобы понять это, ты должна представить себе, что за жизнь я вела. Большую часть времени я проводила в своих личных покоях… В знатных семьях дети мало общаются со взрослыми, если не считать слуг и наставников, которые учат танцам, фехтованию, этикету и тому подобному. Даже с родителями они видятся только на официальных приемах. В нашей семье это был парадный обед раз в неделю. Посещение одного знатного ребенка другим сопровождается такими сложными церемониями, что мои воспитатели старались как можно реже брать на себя подобную обузу, поэтому большую часть времени я проводила в своих комнатах в одиночестве.

Руарт и его семья жили рядом с моим окном, которое имело широкий подоконник и украшенный резьбой наличник, где было множество углублений и ниш. Сначала я просто кормила птиц; оказалось, что их легко отличить одну от другой, а потом я заметила, что один из птенцов особенно дружелюбен. Это, конечно, был Руарт. Через некоторое время он стал влетать в комнату и проводить со мной много времени. Все это началось, когда мне было всего четыре года. У меня появилась привычка разговаривать с ним, как с человеком. Постепенно я догадалась, что он мне отвечает, – нужно было только научиться понимать… Некоторые слова в языке дастелцев-птиц очевидны: они качают головой в знак отрицания и кивают в знак согласия. Другие жесты более сложны, но об их значении тоже легко догадаться, – «подожди», «иди сюда», «здесь», «там». Когда птица топает лапкой, это означает «я сержусь», когда пожимает плечами – «я не знаю». Что касается чириканья и свиста, то понимать их я научилась так же, как ребенок учится человеческой речи у взрослых. Мы с Руартом одновременно овладели грамотой, и это тоже помогало обучению. Я писала буквы алфавита, а он клевал ту, на которую хотел указать. – Ты ходила в школу? – спросила я. Флейм покачала головой:

– Нет. Дети аристократии на Цирказе не ходят в школу.

Получить образование значило бы уподобиться представителям презираемого среднего класса. Зачем учиться читать и писать, когда для этого можно кого-нибудь нанять? Я, правда, научилась… Можно сказать, мне повезло. Мой отец был таким занятым человеком, что не имел для меня времени, а мать постоянно болела. Поэтому я была предоставлена сама себе даже больше, чем другие дети. Мать Руарта настаивала, чтобы я училась, поэтому я заставила управителя отца обучить меня счету, а его писца – грамоте. – Флейм с любовью взглянула на спящего Руарта. – Не будь дастелцев и этих двоих наставников, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому…

– Я и не подозревала, насколько все плохо, – сказала я. – Значит, это правда, что Цирказе управляют писцы и счетоводы? Так называемый средний класс?