Райские птички

Райские птички

Глава 1

В июле светает около пяти часов утра. Ночные ангелы–живописцы торопливо складывают в ящички чёрные, синие и лиловые краски, а утренние, лениво потягиваясь и зевая, встают к мольбертам. У них другая палитра — живая и горящая. На заре океан становится червонно–золотым, а скалы розовеют прозрачно и тонко, словно выточенные из розового кварца.

Джереми легко столкнул лодку в воду — мелкие, теплые волны ластились к бортам.

Океан и небо отражаются друг в друге. Горизонт мягко закругляется, создавая странную оптическую иллюзию, будто мир — очень маленький шар, который можно обойти всего за пару дней. Но Джереми знает — это не так. На синих просторах очень легко затеряться, особенно если настроение водной стихии вдруг переменится. Он видел океан разным — мирным и приветливым, как в это раннее утро, и злобным, с яростным воем кидающим волны на галечный пляж.

Чего только не оставляет буря на берегу: обломки пенопласта, из которых можно вырезать фигурки, просоленные башмаки, пряжки, зеленоватые от морской воды монеты, жестянки и пластмассовые цветы. Однажды вынесло нечто похожее на пустой черепаховый панцирь, на внутренней стороне которого были накарябаны слова на неизвестном языке. Джереми тщательно изучал эти артефакты и прятал в кустах, а иногда — если попадалось что–то красивое — дарил Вилине.

Как светились её глаза — прозрачнее моря — когда она тонкими, словно вырезанными из бумаги пальцами притрагивалась к вещице, и какой медовый румянец разливался по бледным щекам! И как теплело на душе, когда она радовалась подаркам:

— Спасибо, Колючка. Откуда ты их только достаёшь, эти штуковины?

Джереми со вздохом оставил вёсла, улёгся на дно лодки и уставился в перевёрнутое небо. Розоватая дымка таяла, уступая место светло–голубому ровному сиянию — точь–в–точь как глаза у Вилины.

Да, ей уже двадцать один, и она скоро выйдет замуж. А ему жениться рано — в шестнадцать лет по законам Эколы не женятся.

Говорят, что любовь — это всего–навсего химический процесс. Иногда он возникает спонтанно, но чаще инициируется искусственно. Так им объяснили в школе и показали на диаграммах, что и откуда берётся и куда девается. Зачем доверять природе то, что — гораздо эффективнее — можно распланировать самим?

И всё–таки… Если ты сидишь на уроке и думаешь, какое платье она сегодня надела или сколько косичек заплела — одну или две, а может, распустила волосы — разве это не любовь? Если ты смолишь лодку, выходишь в океан, ловишь рыбу или собираешь моллюсков на берегу и думаешь о ней — разве это не любовь?

Волны сочувственно шептались, качая маленькое суденышко. Джереми, задумался и не заметил, как заснул. А когда проснулся — лодку уже порядком отнесло от берега.

— Черт! Попадет теперь от Хорька, — прошептал он сердито, глядя из–под руки на сияющее солнце, и начал грести к берегу.

Он еще тащил лодку из воды, а его уже разыскивали.

— Джееееее! — Хайли возбуждённо махал руками, торопясь и увязая в гальке.

Джереми снял наушники.

— Чего?

Тотчас его окутала музыка, наползающая со стороны Эколы. Сладкая и рассыпчатая, как вчерашний кекс. Джереми поморщился. Сквозь музыкальную пелену резкими всплесками пробивались одинокие крики чаек.

Хайли худ и чёрен, в джинсовых шортах и по пояс гол, а в его тугих кудряшках пузырится солнце.

— Так ты в наушниках! А я распинаюсь тут зазря. Что слушаешь?

— Тишину.

Приятель покосился на него недоверчиво.

— А я соул–рэп. Но одним ухом. А то так отключишься с концами и проворонишь всё на свете.

— Тишину нельзя слушать одним ухом, — сказал Джереми.

Если ты болтаешь со своим лучшим другом, пытаешься сквозь назойливый самодельный хит разобрать шелест волн, а думаешь, в каком она сегодня настроении — разве это не любовь?

Хайли переминался с ноги на ногу. Его плечи антрацитно блестели, словно намазанные маслом.

— Потом будешь тишину слушать. Пошли, тебя Хорёк к себе требует.

— И как он только замечает, кто пришел, а кто — нет? Ну, пропустил я эту медитацию, ну и что? Мир из–за этого перевернулся?

Хорьком в Эколе звали школьного психолога. Не из–за фамилии Фреттхен — вряд ли кто–то знал, как она переводится с немецкого. А потому, что зубы у него выдавались вперёд, как у грызуна. Впрочем, Хорёк был парнем добродушным. Тощий, рыжеватый и лысоватый, он любил поболтать с вверенными его попечению подростками. Каждый день вызывал в свой кабинет то одного, то другого, а иногда и по нескольку человек сразу, и вел пространные беседы «за жизнь», или предлагал ответить на пару ничего не значащих вопросов, или придумать рассказ по картинке. Последнее называлось ассоциативным тестом и казалось Джереми особенно бессмысленным.