Райские птицы из прошлого века

Чердак – темный квадрат в потолке. Олег уже наверху. Кирочка карабкается. Она цепляется за кривоватые перила, едва не соскальзывает с крутых ступенек, которых слишком много.

На чердаке туман из пыли, серо-золотой, разукрашенный солнцем. И Кирочка чихает, никак в силах остановиться, потому как на пыль у нее аллергия. Сердце пускается в пляс, а пальцы знакомо холодеют.

Не сейчас!

Нельзя!

И сердце соглашается. А пыль вьется шелковыми шарфами, вуалями, что лишь дразнят силуэтами вещей, но не показывают сами вещи. И Кирочке приходится идти на ощупь.

– Олег!

Он же здесь. Он бежал впереди, и Кирочка точно это помнит. Куда он делся?

– Олег, ты здесь?

Тишина. Следы солнца на полу. Доски теплые, тепло проникает сквозь подошвы тапочек. А тапочки у Киры смешные, тканные, с ушками и глазами-бусинками. Алешеньке они нравятся.

– Алешенька!

Тихо.

Голуби курлычут. Близко-близко. За спиной.

Кирочка поворачивает. За спиной никого, лишь пылинки пляшут в столпе света.

– Олег… ты тут?

На чердаке пусто.

– Эй, кто-нибудь…

Никого. Голуби, и те замолчали, позволяя Кирочке осмотреться. Но стоило ей шагнуть к выходу, как крышка, такая надежная крышка, сделанная из толстых дубовых досок, взяла и захлопнулась.

– Глупая шутка, – сказала Кирочка, чувствуя, как снова леденеют руки.

Не шутка. Тот, кого она видела… не видела, но заметила. И только руку! Всего-навсего руку в белой перчатке! Он или она – Кирочка даже этого не скажет – решил ее убить.

– Пожалуйста… я ничего не знаю! Я ничего… ничего не видела! Честно!

Голос ее порождал слабенькое эхо, которое тут же умирало, как вот-вот умрет и сама Кирочка. Бежать? Куда?

К окну. На чердаке имеются окна, узкие, в плотных сетках рам. И Кирочка, если постарается, откроет окно. Позовет на помощь. Просто-напросто выберется наружу. И спустится.

Она сильная.

Первое окно оказалось запертым. Второе и третье – тоже. Кирочка толкала, дергала, царапала, но окна держали оборону. И лишь самое последнее, квадратное, совсем уж крошечное, словно кошачий лаз, оказалось открытым. Оно распахнулось радостно, как если бы ждало Кирочку. И широкая лента карниза за ним выглядела вполне надежной. В полушаге на ленте сидела куцекрылая горгулья с горбатой спиной.

А… а может, не стоит лезть? Дверь закрылась, но на чердаке никого, кроме самой Кирочки. Зачем тогда бежать? Рисковать? Проще сесть и подождать. Алешенька ее хватится. И Галина. И Олег… конечно, Кирочку станут искать.

Найдут ли?

Дом огромен. А на чердак давненько не заглядывали.

Кирочка села на пол и попыталась мыслить логично.

Итак, у человека, который запер Кирочку здесь, имелась цель. Вопрос – какая? Хотели ее напугать? Предупреждали? Или подготовили? Убрали от Олега и Гальки, спрятали в надежном месте до поры до времени, чтобы…

Хватит себя пугать!

Успокоиться. И решиться. Вот окно. С трудом, но Кирочка в него пролезет. Карниз широкий, каменный. Горгулья рядом. И если уж камень выдерживает вес камня, то и с Кирочкиным как-нибудь да управится.

За спиной скрипнула доска. И снова скрипнула. Кирочка вскочила, обернулась. Никого. Пусто.

– Пусто, – повторила она вслух, голосом разгоняя страшную тишину. – Здесь пусто!

Голубь воркует, нежно, уговаривая голубку поспешить.

Но голубей нет!

Никого нет!

Сердце снова колотится быстро и с каждым ударом все быстрее.

Стоп. Спокойствие. Сжать кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Боль помогает удержаться наяву. Думать. Кирочка совершенно не способна думать в этом страшном месте. Уходить!

И доски снова скрипят. Ближе и ближе. Кто-то крадется, и вот-вот доберется до Кирочки.

Но здесь же нет никого!

– Эй! Ау! – Она не знает, что кричать, да и голосок дрожащий, испуганный. – Ау! Олег! Помогите! Кто-нибудь…

Никого. Но кто-то… Теперь Кирочка слышит и дыхание, сиплое, явное. Это не галлюцинация. Кирочка различает вдохи и выдохи, редкие всхлипывания и еще более редкие вздохи.

– У… уходите!

Она сама не заметила, как отступила к окну, прижалась спиной и руки вытянула, растопыренными пальцами угрожая пустоте.

– У… уходите!

Смешок. Шепот. Слова получается различить не сразу, но Кирочке повторяют снова и снова:

– Беги… беги. Бегибегибеги…

И когда голос сменяется визгом, скрежетом совершенно нечеловеческой природы, Кирочка ныряет в окно. Она выбирается на парапет, цепляясь в камень руками и коленями. Она ползет, стараясь оказаться как можно дальше от жуткого места. И горгулья ухмыляется вслед. Горгульям случалось видеть всякого, их не удивить скрежетом.

Сердце колотится.

Захлебывается.

Руки дрожат, а карниз становится уже и уже, а трещин – все больше. Они разрастаются, грозя обрушить и карниз, и Кирочку.

Остановиться. Выдохнуть.

Все хорошо. Надо только успокоиться. И Кирочка пробует. Она сидит на каменном пятачке рядом с горгульей самого отвратительного вида. Кусок крыла у нее обломан, а хребет подернут зеленью не то мха, не то плесени. И сама она скользкая, ненадежная, как и крыша.