Райское место

Тогда они рванули к очистным сооружениям и там устроили такую сумасшедшую выходку, что Мильтон даже не сразу понял, что происходит: сначала долго кружили по улицам, а когда заметили курьера на мотоцикле, понеслись следом и словно прилипли к нему, а потом Жаба долбанул его сзади, но с таким расчетом, чтобы седок вылетел из седла, а мотоцикл не очень пострадал; когда же курьер упал и, пропахав мостовую лицом, довольно сильно раскровенился, они выскочили из машины, попинали и пригрозили пистолетами, а один осмотрел его драндулет, вскочил в седло, и его как ветром сдуло, а остальные снова влезли в такси и продолжили охотиться на курьеров и трижды повторили свой номер, пока не остались только Жаба за рулем да Мильтон на заднем сиденье, который совершенно ошалел от происходящего, потому что никто не потрудился объяснить ему, что происходит, а сам он боялся хайло разинуть и ляпнуть какую-нибудь несусветицу.

Короче, Жаба потом рванул в сторону Техерии и оказался на пустоши, где не было ни единого деревца. Да и вообще на много километров вокруг, сколько глаз хватало – ничего, кроме низкорослых густых сорняков да одной-двух тощих заморенных коровенок. Грунтовая дорога становилась с каждой минутой все у́же и вот наконец вовсе пропала в буйном кустарнике, и Жаба заглушил мотор, поглядел на Мильтона в зеркало и сказал: ну, все, слезай – приехали, а потом чтоб вышел из машины и помог открыть багажник, откуда извлекли вонючего таксиста и потащили его волоком, потому что сам он встать не мог – руки были связаны за спиной пластиковым шнуром. Старый хрен уже растерял свой кураж: волосы облепили мокрое от пота лицо, он со страху обмочился и, рыдая, молил ради Пречистой и всех своих небесных покровителей пожалеть, не убивать. Жаба сбил его наземь, раза два пнул ногой, потом, скривясь брезгливо, отер руки о штаны и наконец вытащил из-за пояса ствол, а левой рукой – другой, поменьше, заткнутый за ремень сзади, и протянул его Мильтону, который взял его, ни бельмеса не понимая. С предохранителя сними, сказал Жаба и терпеливо показал как. Он был очень спокоен и даже приветлив. Теперь взводи, вот так, потом жми и свалишь его, сказал он, мотнув головой в сторону таксиста. У Мильтона, что называется, яйца к горлу поднялись, но он понял, что вот настал момент истины, проверка на годность, и что если сдрейфит, Жаба кончит его глазом не моргнув, а потому ничего не остается, как замочить бедного старика или же пальнуть в Жабу, пока тот не догадался о его мыслях, и удрать в горы, принимая все последствия, но Жаба в этот миг снова мотнул головой и улыбнулся снисходительно, как бы говоря «мы, цыганки, своим не гадаем», потом навел ствол на Мильтона, двинул нетерпеливо: давай, не тяни, время дорого, поздно уже, и тогда Мильтон поднял свой пистолет, прицелился в таксиста, который корчился на песке и хныкал. Наверно, надо ему в упор в голову бахнуть, думал он, но подойти ближе не решался, а Жаба все держал его на мушке и поторапливал, вздергивая брови. Старик, уткнувшись лицом в песок, забормотал молитву, и Мильтон мысленно повторял за ним: «Благословенна будь, царица небесная, милостивица господня. Жизнь наша, надежда и умиление…» – и в этот миг понял, что если тот успеет дочитать до конца, он уже не сумеет его застрелить, а Жабе придется завалить обоих, и тогда сомкнул губы, веки, напряг половинки задницы и выстрелил старику в спину, заполнив воздух заполошным галдежом, который подняли сотни каких-то черных птиц, прятавшихся в зарослях вокруг, а Жаба, перекрикивая и их, и вопли таксиста, приказал: добей, в голову давай, и Мильтон еще дважды нажал на спуск, но так и не убил таксиста, который еще шевелился, и только с третьей попытки попал ему в щеку, и старик почил с миром, а они смогли смыться.