Ракалия

Вопрос красного, который даже не смотрел в его сторону, подхватил сердце Пино ледяной оторопью. Прятаться смысла, видимо, уже не имело, и он осторожно ступил к странно-обнимающейся парочке.

– Ты что же, думал, – хитрее самого Гумбольдта? Шалишь, пацан, я-то тебя заприметил тогда ещё, когда Курага моя прыгнула к могилке.

Пино неопределённо пожал плечами, выдерживая сумрачным взглядом взгляд искоса глянувшего на него красного. Отражалось в нём что-то страшное, затаившееся внутри – настолько чёрное и жестокое, что мигнул, заволновавшись от подступившего страха, дневной свет.

– Чего хотел-то? Шляется он по кустам… Тебя там мать с отцом заждались, злые – злее только зимний дракон в голодный год бывает. День рождения – не повод для бунта, так-то. А хочешь уйти, так попрощаться с родными надо, чтобы честь всё по чести.

Не просто Пино удивился, а испугался уже по-настоящему. Если этот Гумбольдт запросто знает об обстоятельствах нынешнего мрачного дня, то, что он вообще знает? А вдруг ему известно всё обо всём, страшное же дело…

Гумбольдт улыбнулся, приоткрыв чёрные заострённые клычки зубов в мерзкой ухмылке. Очевидно, что и мысли пиновские он тоже читал будто по книге.

– Ладно, пацан, сделаю тебе подарок, раз толковыми родителями природа обделила. Загадывай всё, что хочешь.

Пино ни на секунду не поверил в щедрость предложения. На сердце шевелились смутные тени мыслей, пророщенных из семян народных поверий, – с рассказами о тёмных магах, заточённых в подземельях Проклятого Синегорья и байками о той дани, которую они собирали в древние времена с простых жителей леса…

Но таилась в предложении чёрного сладостная прелесть сбывающихся мечт. Их у Пино было много, и так сразу даже не понять, какую именно он хотел бы извлечь на свет. Вот если бы эти чудесные восемь лет никогда не кончались… Или…

Гумбольдт заливисто, в тихом, восторженном торжестве пророкотал:

– Прррринято.

В груди у Пино снова ёкнуло ледяным, ноги заслабели. Он, заплетаясь языком, попробовал возразить:

– Но… я же… ниче.. го…

Гумбольдт его уже не слушал. Он напряжённо притаился, затем бормотнул скороговоркой:

– Конфринго-анимо-мутос.

И подпнул в воздух дико взвизгнувшую блоху, растопыренные когтистые лапы которой через мгновение перечертили весь мир Пино. Всё ухнуло во вспышке кромсающей боли, после чего наступил покой…».

Странный стол задрожал мелкой рябью, выпустив из-под себя нырнувшего к ножкам Пино. Его изящный кульбит закончился у узорчатого проёма решётки, – скорчив противную гримаску, с языком, Пино завопил:

– А зато мне всегда восемь лет. Вот так. И Гумбольдт ваш гуляет лесом.

Вывалившись из беседки, он резво скакнул метра на три, затем ещё и ещё, упрыгивая куда-то в сторону шелестевшей на ветру дубравы. Где и скрылся, странно вздёрнув напоследок кривыми безвольными руками.

Битюжка и Крох ошалело переглянулись, а Михрюта снова спрятала лицо в волосы. И голос её из укрытия звучал глуховато, будто в подушку:

– Вы же поняли?

Битюжка недоверчиво облизнулся, а Крох пискнул:

– Так Пино – он блоха?

Михрюта тяжело вздохнула.

Безумные приключения Попугайчика начинаются: птичья совесть

Сорок третье джукабря четыре тысячи сто двадцать первого года выдалось для Попугайчика неспокойным.

Не задался день с самого начала: кукушка в отведённые ей семь утра не выскочила из скворечной будки, как будто задумалась на пару мгновений, а затем, вспомнив о своём долге, решила – теперь уж поздно, момент упущен, не покажусь наружу, чего позориться…

А Попугайчик ждал её, кукушку. Проснувшись, как и обычно, чуть загодя, буквально за пару минут до концерта, думал о всяком, бессознательно ожидая первого для него, упорядочивающего утреннее бытие «ку-ку». Но оно всё не шло, и Попугайчик начал беспокоиться – уж не случилось ли чего? С ним ли, с кукушкой или с миром, который растворялся в предрассветных сумерках за окошком? А может, всё дело в часах? Но вроде нет – они-то как раз перестукивали мерно ходиками, напоминая о том, что всё в порядке и время идёт своим чередом.

Нетерпение, волнение, внутренняя дрожь Попугайчика нарастали – время уходило, а кукушки всё не было. Он начал возиться в постели, нервно позёвывать, тоскливо поглядывать в тёмный угол дома, куда как раз скользнул сквозь щёлку странный и непонятный луч… Время утекало, терпение – на исходе, и вот уже кажется, что придётся сегодня (в самую-то рань!) менять такой с трудом заведённый распорядок со всеми установленными ритуалами.

«Что же это за горе и неприятности?» – стонал про себя Попугайчик. «Уж столько лет ничего не приключалось, и вот, подумать только, кукушка исчезла. А значит, – надо ждать беды покрупнее, всегда ведь что-то ужасное начинается с потерянных кукушек…». Он уже беспокойным сердцем ощущал подступившую к дому ледяную глыбу неизвестности – своей мёртвой неизбежностью она напирала, захватывала пространство и с мягким хрустом опрокидывалась на хрупкую его головёшку…