Ракетная рапсодия

— Должны же они понимать, что единство страны, единство разделенной нации важнее любых сиюминутных выгод, что это не сиюминутная игрушка, а корень и основание всего дальнейшего существования, за воскрешение которого можно заплатить любую цену? Ведь рассуждения о том, что формальная разделенность может быть возмещена общностью языка, истории и культуры, не более чем бред, это может продолжаться пять, десять, пятнадцать лет, потом ей просто не дадут существовать, живя на границе двух миров, нельзя оставаться нейтральным, маленький шарик на вершине горы обязательно скатится в ту или другую сторону, и нечего говорить, что та самая общность не позволит ему скатиться в сторону, нам чуждую, это глупо говорить в век, когда для обработки людей существуют мощнейшие средства, достаточно одного поколения, чтобы создать трещины, которые никогда не зарастут, они видят все это и ничего не делают, и я понимаю, что и не сделают, а мы, которые живем, не зная, кто и за какие дергает ниточки, мы здесь, мы уже убиваем, сначала мало, потом будем больше, а потом, когда все полыхнет, то никто даже не удивится, всем покажется, что все так и должно быть, что это естественно, все само собой к этому шло, и никто ни в чем не виноват, а между тем это безумие куется сегодня, копится, лелеется, подкармливается ложью, обещаниями, пустыми договорами, предательским забвением всего, чем веками жило государство, и остается лишь смотреть на все это, остановить ничего нельзя, остается только мысленно причитать — да что же это такое, да как же это? Не знаю, Николай, я не знаю, что мне делать, в последнее время мне стало трудно жить. Я отвечу стократно за то, что я сделал, но они, которые знают и видят в сто раз больше, как они могут такими быть?

— Ты еще скажи, как Бог там сверху смотрит и терпит все это. Это же спектакль, ну так какие же причины относиться к этому иначе, чем к спектаклю? Причем спектакль взаимный. Что думаешь, у этих ребят есть какие-то проблемы в отношении таких, как ты, — которые задают неприятные вопросы? Да никаких, уверяю тебя, на все же есть давно отработанные рецепты. Причем и у тех и у других, это ж только по видимости международные переговоры, на деле и те и другие решают сугубо внутренние проблемы. Они ж за эти годы прекрасно научились с народом общаться — даже никаких политтехнологов не надо. Хотите объединения — получите договорчик, пусть он пустой, пусть он ничего не решает, ну так какое это имеет значение, мы ж старались, мы ж чего-то там суетились, чего-то там варили, шарились, ну не получилось, ну что ж делать, бывает, не все сразу, еще посуетимся, может, через годик-другой получится, так сказать, начало положено, процессы запущены, позитивные подвижки, положительная динамика, будем и дальше развивать контакты, налаживать связи, не снижая усилий, синхронизация подходов, выработка общих платформ, что с того, что все все понимают, — придраться-то не к чему, а может, кто и вправду поверит. Тем более что с той стороны все равно встречного движения не будет. Он же не дурак, он все понимает. Он же прекрасно понимает, что будет, согласись он действительно на такое объединение. Сдай он Белоруссию — что, думаешь, ему дадут играть хоть какое-то подобие самостоятельной роли? Скажут — сдал? Спасибо. А теперь сиди тихо. Твой годовой доход — такой-то. Будешь выступать — урежем. Будешь еще выступать — на сына заведем уголовное дело. Так что вряд ли стоит всерьез воспринимать процесс, который сами его участники всерьез не воспринимают с самого начала.

С опустошающей ясностью, уже не слушая, Сергей остановившимся взглядом смотрел мимо Николая.

— Скоты. Оскотинились сами и оскотинивают нас. И мы сами позволяем им делать это.