Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны

Впервые «живых» профессоров и академиков я увидел не на лекциях, а в лабораториях Всесоюзного электротехнического института (ВЭИ) имени В.И. Ленина. Сотрудники лаборатории, в которую меня направили для консультации по поводу очередных изобретений, с нескрываемым уважением и даже трепетом показали мне кабинеты, в которых работал член-корреспондент Академии наук Карл Адольфович Круг и академик Клавдий Ипполитович Шенфер. Вскоре я увидел их воочию.

Преклонение перед «чистой» наукой, которая якобы рождалась в «башнях из слоновой кости», в среде производственников считалось чем-то политически греховным. Однако уже тогда под влиянием своего заводского опыта я начал понимать, что лозунг «Техника в период реконструкции решает все» означает значительно более тесное сближение с той наукой, которую в газетах полуиронически называли «чистой». Теперь эти настроения легко объяснить без всякой политики. С начала XX века труд подавляющего большинства научных работников превращался в разновидность коллективного индустриального труда. Под влиянием исторической литературы у нас сложилось определенное представление о стиле, образе жизни, методах исследований ученого второй половины XIX века. Бурная индустриализация нашей страны и начавшаяся в мире еще до второй мировой войны научно-техническая революция привели к разрушению кастовой замкнутости. Познавательный процесс утратил чисто академический интерес «наука ради познания». С особой остротой стирание грани между чистой наукой и процессом ее производственной реализации проявилось во время войны.

В первые послевоенные годы не только политики и ученые, но и широкие народные массы осознали великое значение науки как «производительной, так и страшной разрушительной силы».

Несмотря на все внутренние и глобальные потрясения в тонком слое старой научной интеллигенции и группировавшихся вокруг признанных мэтров науки молодых ученых сохранялась идея «бескорыстного служения истине» и научно-техническому прогрессу. Ни в каких уставах не были записаны нравственные и этические нормы, предъявляемые обществом настоящему ученому. Тем не менее считалось само собой разумеющимся, что идеалы, чувство ответственности, порядочность, независимость мышления должны быть качествами, присущими любому представителю высшей ступени научной элиты.

Уже когда я сам стал выступать перед студенческой аудиторией в роли «крупного ученого» в области больших систем управления, то не без внутреннего удовлетворения убедился, что свойственное молодым людям времен тридцатых годов почитание науки и ее высших представителей сохраняется и поныне. Правда, в последние годы разгула демократической «свободы» с исчезновением сдерживающей силы идеологизированного административного управления не только в студенческой, но и в целом в научной среде каждый начал стремиться действовать по своему разумению в своих личных интересах. Понятия совести и порядочности оказались помехой. Растолкать, победить и утопить соперников, захватить, оскорбить, а еще лучше, если повезет, вообще покинуть «эту страну».

В ноябре 1968 года я был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. Для меня это событие было более значительным, чем предыдущие высокие награждения. Присуждение Ленинской премии или присвоение звания Героя Социалистического Труда было заботой партии и правительства. Если аппарат ЦК КПСС решал, что такая-то работа достойна высоких наград, то соответствующие министерства, а затем предприятия и организации получали разверстку на звание Героев, ордена, медали, Ленинские и Государственные премии.

Списки представляемых к наградам проходили тщательную фильтрацию снизу вверх по иерархии от предприятия через министерство, ВПК, ЦК и наконец поступали в Президиум Верховного Совета СССР, выпускавшего указ.

Несколько сложнее обстояло дело с Ленинскими и Государственными (бывшими Сталинскими) премиями. Здесь для формы требовался доклада соответствующей секции, доказывающий значимость и приоритетность работы. Иногда сходились конкурирующие списки. В этом случае члены комитета по Ленинским и Государственным премиям решали вопрос о присуждении голосованием. В подавляющем большинстве случаев вопрос о том, кому и за что присуждать премию был предрешен, но все же нечто вроде конкурсного отбора для приличия сохранялось.

Как правило, в самих постановлениях ЦК КПСС и Совета Министров о проведении важнейших работ в оборонных отраслях заранее предусматривались награждения участников при создании в сроки, оговоренные постановлениями, новых видов вооружения. Чиновники аппарата ЦК, ВПК и Совета Министров считали себя причастными к большинству этих работ. Таким образом, у некоторых не обладающих излишней скромностью деятелей аппарата набиралось орденов Ленина больше, чем у любого генерального конструктора.

Совершенно по-иному обстояло дело с присвоением высокого ученого звания члена-корреспондента или действительного члена -академика.

Попасть подобным образом в члены Академии наук никакому чиновнику «не светило».