Рахиль

Хотя работая с учениками, общаясь с другими учителями, перебрасываясь парой-другой слов с соседями и местными колхозниками, Раиса Ароновна по-прежнему оставалась одинокой. Ее нельзя было назвать скрытной или нелюдимой. Отнюдь. Но, как и в прошлой, харьковской, жизни у женщины не появилось близких друзей. Любые знакомства оставались поверхностными и не переходили в разряд чего-то большего, сердечного.

Несколькими годами ранее, в один из январских вечеров сорок девятого года Фейга Давыдовна со свойственной ей откровенностью выдала Генриетте Марковне прямо в лицо, что той следовало бы идти в прокуроры, ведь «у прокурорских тоже нет сердца». Генриетта Марковна, еще не свыкшаяся с топорной и обидной прямолинейностью Раиной бабушки, опешила от такого заявления.

Эстер Аркадьевна, снимая пальто в прихожей и уже с порога услышав во всех смыслах громкое заявление матери, умоляюще застонала:

– Мамэ, прошу тебя, не шути так. Мы тебя любим и прощаем, они не простят.

Когда Эстер Аркадьевна обращалась к матери по-еврейски, «мамэ», Фейга Давыдовна понимала, что дело обстоит серьезно и стоит сбавить обороты. «Ну что же, значит, не будем поминать всуе этих ваших прокуроров», – решила она.

Рая была бы крайне удивлена, если бы воочию увидела перемены в характере и манере общения постаревшей бабушки с другими членами семьи. Несмотря на то, что с момента их последней встречи прошло не так много времени, этого оказалось более чем достаточно, чтобы характер Фейги Давыдовны кардинально преобразился, надломился. Нечастые письма от родных, в последнее месяцы и вовсе ставшие большой редкостью, мало что могли сказать о произошедших переменах.