Рахиль

На следующий день, буквально за пару часов до отправления поезда в эвакуацию, Рая успела зайти в редакцию, попрощаться с первым местом работы. Последний раз осмотрев свой письменный стол, за которым она просмотрела сотни материалов, Раиса Ароновна поняла, что этот этап ее жизни закончился, газета не возродится, не переживет войну. Чем она займется в эвакуации? Что будет с домом, с теми, кому не удалось бежать из города? Будет ли жизнь после войны? Выживет ли кто-то из тех, кто дорог ей?

Из головы не выходили тысячи других вопросов, они не давали разуму и малейшей возможности спокойно найти более или менее удовлетворительные ответы.

Харьков оставался в прошлом (должен, но сможет ли?). Переполненный поезд не без труда вместил трех еврейских женщин, прижав их к десяткам других семей, мужчин и женщин, стариков и детей, получивших шанс спастись из города, которому вскоре предстояло на время пасть к ногам врага. Чистое харьковское небо затягивалось кроваво-коричневыми красками.

Все. Поезд тронулся. Перрон остался позади. Состав помчался на восток практически без остановок, играя в салочки с врагом, пытавшимся дотянуться своими мессершмиттами до кончиков убегающего поезда.

Клейнманы ехали в мерно покачивающемся «столыпинском» вагоне. В годы столыпинских реформ главным назначением вагонов такого типа была перевозка переселенцев на восток страны, на осваиваемые территории. В подобных вагонах перевозили скотину и домашнюю утварь. Если в обычных составах оконные проемы были прорезаны по обеим сторонам вагонов, то в «столыпинских» – одна из стен абсолютно непроницаема для внешнего мира. Лишь в противоположной стороне, образующей вторую грань вагона и прилегающей к дистрофично вытянувшемуся коридору, имелись небольшие зарешеченные окна, всматривающиеся вдаль как бы с прищуром, через вуаль своих решеток.

Большевики не сняли старые «столыпинские» вагоны с рельсов, но нашли им оригинальное применение, превратив в тюрьмы на колесах. В тридцатые годы крошечные купе, не имеющие окон и изначально не предназначенные для транспортировки людей, без приложения больших усилий превратились во временные карцеры, пристанища для тех, кого перестали считать людьми и кому уготовили судьбу «спецконтингента» в паутине каторжных лагерей, сотканных ГУЛАГом.

В годы войны пассажирских поездов хватало не всегда, а потому для эвакуации пришлось временами использовать «столыпинские» вагоны и даже обычные товарные составы. Правда, перевозка мирного населения в места эвакуации имела одну существенную особенность, отличающую ее от транспортировки «спецконтингента»: купе не запирались, пассажирам дозволялось общаться между собой, беспрепятственно передвигаться по большей части состава. То было удивительное чувство свободы и спасения в тюремных поездах, впитавших вкус и запах несвободы, среди людей, рискующих погибнуть в любую секунду под ударами мгновенно настигнувшего истребителя с крестами на крыльях.

Понятно, что никто и не думал жаловаться, а потому не требовал обменять билеты на поезда с удобствами. Война отменила всякие удобства, единственным удобством стала радость от каждой прожитой минуты. Всякий поезд, отправлявшийся на восток, в тыл, мог оказаться последним, в связи с чем воспринимался как дар божий. От таких путевок не отказывались, как раньше не отказались бы от путевок в Крым или Кисловодск.

Колеса вагона, в котором собралось семейство Клейнманов, подобно настенным часам отстукивали приближение к новой жизни. К жизни вдали от линии фронта, но без какого-либо понимания завтрашнего дня.

Странно, что за все время поездки почти ни с кем удалось завести знакомств. Общение с попутчиками ограничивалось бытовыми фразами, не перерождающимися в более или менее связный диалог: «У вас свободно?», «Вы не видели проводницу?», «Не знаете, в каком городе будет следующая остановка?».

Так пролетели несколько дней. За все время поездки в плохо освещенном купе Рая несколько раз пыталась организовать семейные обеды из скромных дорожных припасов, но из этого ничего не вышло: не было ни настроения, ни аппетита… Нервное напряжение, усталость, не покидающее ни на мгновение чувство тревоги – все это изводило, превращало людей в покладистых, эмоционально погасших существ. Поездка абсолютно отучила Раю планировать жизнь наперед: прожит день – и уже хорошо. «А может, стоило остаться в Харькове, и будь что будет?»

Стук вагонных колес смолк через неделю. Поезд прибыл на станцию «Алма-Ата». Пассажиры с опаской покидали свои вагоны, волоча с собой нехитрые пожитки. Многие верили, что Красная армия совсем скоро прогонит врага, и можно будет вернуться в родные дома, поэтому легкомысленно оставили б'oльшую часть вещей дома, в Харькове.