Рахиль

- И, кстати, твоя криминальная невестка совершенно права, - долетел Любин голос уже из кухни. - Эта твоя одиссея в дурдоме вполне тянет на небольшой роман. Такой, в стиле О.Генри. Хоть на что-то сгодились бы твои литературные замашки. Заработал бы денег, стал бы знаменит.

- О.Генри не писал романов, - сказал я, по-прежнему стоя перед зеркалом в ванной комнате.

- Ну тогда кто-нибудь еще. Тебе лучше знать. Ты же литератор.

- Я ученый. Я только анализирую.

- И днем, и ночью кот ученый... - пропела она, мелькнув в дверном проеме у меня за спиной. - Ты будешь жареную картошку? У меня есть лук.

* * *

Я почти не лукавил, когда делал вид, что не обращаю внимания на слова Дины и Любы о возможности написать книгу. Тень, падающая от слова "почти", была при этом настолько узкой, что в ней мог укрыться всего один факт делать вид мне все-таки приходилось.

Разумеется, я и сам много раз думал о такой книге и неоднократно даже садился ее писать, уговаривая себя, что после двух диссертаций я все же кое-что смыслю в литературе. Но заканчивалось это мероприятие всегда одинаково. Настроение портилось больше чем на неделю, студенты становились глупее обычного, семейная жизнь превращалась в молчаливый кошмар, по телевизору показывали полную чушь, телефон звонил лишь для того, чтобы кто-то неприятный сообщил еще более неприятные новости, а в деканате непременно затеивалась новая форма отчетности, требующая заполнения бесконечных и абсолютно лишенных смысла огромных таблиц.

Никакие персонажи сквозь ячейки этих таблиц проглядывать не хотели. Один из них, впрочем, время от времени посматривал на меня из зеркала. Ничего художественного обнаружить в нем не удалось. Именно тогда я несколько нервно сообщил своим третьекурсникам, что автор не должен писать о самом себе. Персональный опыт переживания ситуации не позволяет реализовать ее в эстетической плоскости. Художественная конструкция слишком хрупка и прозрачна, чтобы удержать реальное жизненное наполнение. Она существует не столько в сознании автора, сколько в воображении читателя, поэтому свой личный опыт автор должен держать при себе. Он обязан лишь создавать повод для поэтических грез, которые сами собой проносятся перед восхищенным внутренним взором его читателя. Но грезы эти автору не принадлежат. В этом и состоит мастерство.

"А как же Генри Миллер?" - сказал тогда кто-то из удивленных моим неожиданным пылом студентов.

Видимо, я все-таки слишком порывисто делал свое сообщение.

"А что с ним?" - Я пожал плечами, восстанавливая сбившееся после моего пламенного монолога дыхание.

"Ну, он ведь описывает свои собственные похождения в Париже".

"Кто это вам сказал?"

"Там так написано".

"А вы что, всегда верите тому, что написано? Быть может, он вообще из Америки не выезжал. Сидел в своем городишке и выдумывал из себя сексуального монстра. Сексуального, понимаете? Первая гласная фонема произносится, как звук "е", а не "э". При очень мягком стартующем "с". Как в слове "сюсюкать". Слышите, насколько так ироничнее? Сексуального... Брэм Стокер, например, писал в Уитби на севере Англии, а не в Трансильвании. И вряд ли пил кровь. Вы отдаете себе отчет - каким образом работает мифология? Особенно когда речь идет о ее поэтической стороне".

Впрочем, тут я, видимо, все же увлекся. В студенческой аудитории очень важно настоять на своем. Об этом знает даже начинающий ассистент кафедры.

Так или иначе книгу о своих похождениях в сумасшедшем доме я не написал, и разговаривать о ней мне ни с кем не хотелось. Ни с Диной, ни с Любой, ни тем более со студентами.

"Ницше считал, что занятия искусством надо объявить уголовно наказуемым преступлением. Художников, уличенных в написании картин, композиторов, писателей, скульпторов он предлагал немедленно заключать в тюрьму. Наказанием, по его мнению, должна служить смертная казнь. Быстрая и безжалостная. Только тех, кому удалось создать настоящий шедевр, можно отпускать на свободу. Просто выпускать из тюрьмы. Это и есть награда. Плохих произведений искусства в результате этой программы должно было стать значительно меньше... Но не стало... Никто не рискнул... Гитлер убивал только цыган и евреев... Сталин, в принципе, уже приближался интуитивно к концепции Ницше, но начал не с того конца. Он казнил гениев. В итоге в советской литературе получился Александр Безыменский. Такое вот имя... Ну и писал стихи".

Я останавливался на мгновение, находил в себе силы удержать этот бьющий из меня поток, окидывал взглядом их изумленные лица и переходил к самому главному.

"Давайте посадим гениев в сумасшедший дом".

Я делал паузу.

"Давайте разместим их по палатам. Пусть живут парами. Больше двух коек в палату ставить нельзя. За лучшую пару гениев ставлю автоматом зачет. Прямо сейчас. Могу в зачетку".

Они сидели несколько мгновений вполне неподвижно, но потом их маленькие практические мозги начинали заметно шевелиться у них в черепах и шептать им, что у "препода" снова заскок и надо не упустить моментик.

"А то будешь потом париться с учебником, как лох".