Рахманинов

И вот в январе за две с небольшим недели Рахманинов создал одну из наиболее глубоких и совершенных композиций для хора без сопровождения — «Всенощное бдение».

Темой «Всенощной» была глубокая человечность и горячее сочувствие к людской скорби. В этом сочинении Рахманинов подошел близко к народной первооснове русской музыки, к душе самого народа. «Всенощное бдение» состояло из пятнадцати песен, связанных общей идеей. Девять были написаны на подлинные напевы знаменного письма. В шести остальных, трактуемых свободно, он сознательно подражал древним напевам.

Свой труд он посвятил памяти Степана Смоленского, долголетнего бессменного руководителя Синодального хора, кто незадолго до своей смерти приобщил композитора к сокровищницам древнейших манускриптов, хранимых в ризницах Архангельского собора.

Первое исполнение состоялось десятого марта. Публика, музыканты, критики были на этот раз единодушны.

«Ее чудо, — писал Григорий Прокофьев, — в сплаве: в слиянии искренности и простоты».

Вечером накануне концерта Рахманинов пришел с партитурой к Танееву. Он проиграл все от начала до конца. И впервые в жизни увидел учителя таким взволнованным. Глаза у Сергея Ивановича были влажны. Он хотел что-то сказать, но, подойдя к окошку, с минуту глядел через гардину на лунную ночь. Потом медленно повернулся к гостю.

— Я поражен, — сказал он, положив руку на плечо Рахманинова.

Засиделись допоздна, такт за тактом по нитке перебирая многоцветную музыкальную ткань.

Когда Рахманинов вышел на крыльцо, месяц стоял высоко над крышей. Закурив, Сергей Васильевич помедлил уходить, глядя на красноватый огонь керосиновой лампы, светившей из окна в безлюдный переулок (Сергей Иванович не признавал электричества). Огонь то примеркал на мгновение, то разгорался снова, и Рахманинов догадался, что хозяин все еще ходит взад и вперед по гостиной. Было тихо. В саду за забором на сухие прошлогодние листья под деревьями ложился слабый морозец. Тут трудно было и поверить, что где-то шумит война.

Четырнадцатого апреля 1915 года неожиданно и нелепо умер Александр Николаевич Скрябин.

Во взглядах на музыку они с Рахманиновым давно разошлись. При встречах у Кусевицкого подчас жестоко спорили. Но, повстречавшись на улице, улыбались друг другу без тени обиды.

Москва музыкальная всколыхнулась. Можно было опровергать Скрябина, возмущаться им, но не любить его, не ценить огромного таланта музыканта, не верить в его искренность было невозможно.

Холодный дождь стучал по крышке гроба, жалил живые цветы, покрывавшие катафалк. Впереди Рахманинова в тонком летнем пальто шел с непокрытой головой Сергей Иванович Танеев. «Эх, как он так беспечно!» — подумал композитор, хотел окликнуть его, расспросить про недавно написанную кантату «По прочтении псалма», но в толпе они потеряли друг друга.

Вскоре после похорон, заглянув на неделю в Ивановку, Сергей Васильевич с семьей уехал на все лето в Финляндию, где Зоя Прибыткова нашла для Рахманиновых дачу.

На первых порах все радовало после Москвы: и шум сосновых чащ, и коврики вереска, и цветной мох на гладких камнях, и спокойное добродушие финнов. С одинаковой приязнью они поглядывали и на русских дачников и на море, когда в тихую погоду за чертой горизонта был еле слышен далекий гуркот немецких гаубиц.

В шестидесяти верстах на другом берегу бухты жили Зилоти.

Вести с войны доносились в Халилу глухо. Газеты приходили на третий день. Не чая нового удара, композитор налаживал себя на рабочий лад.

Однажды сереньким утром возле калитки остановилась финская тележка. Рахманиновы удивились, увидев Александра Ильича. Очень бледный, совсем на себя не похожий, он сел, молча закурил.

— Скончался… Сергей Иванович, — ни на кого не взглянув, проговорил он.

Свет померк на мгновение.

— Едем, — сказал Рахманинов.

— Поздно, — ответил Зилоти, протянув смятую газету. — Шестого июля, а сегодня уже девятое.

Рахманинов послал телеграмму, а на другой день — некролог в редакцию «Русские ведомости». Поборов привычную замкнутость, он открыл не в музыке, но в словах (и в каких словах!) свою Душу.

«Скончался Сергей Иванович Танеев — композитор-мастер, образованнейший музыкант своего времени, человек редкой самобытности, оригинальности, душевных качеств, вершина музыкальной Москвы…

…Для всех нас, его знавших и к нему стучавшихся, это был высший судья, обладавший, как таковой, мудростью, справедливостью, доступностью и простотой. Образец во всем, в каждом деянии своем, ибо, что бы он ни делал, он делал только хорошо. Своим личным примером он учил нас, как жить, как мыслить, как работать и даже как говорить… Его советами, указаниями дорожили все. Дорожили потому, что верили. Верили же потому, что, верный себе, он и советы давал только хорошие. Представлялся он мне всегда той «правдой на земле», которую когда-то отвергал пушкинский Сальери.

Жил Сергей Иванович простой, скромной, в некоторых отношениях даже бедной жизнью, вполне его удовлетворявшей…