Ракурсы

И действительно, на первый раз мне хватило с избытком. Меня унесло куда-то очень далеко. Там были странные жилищные условия, похожие на коммунальные – я сидел в одной из ромбических нор этой бесконечной коммуналки, а прямо из меня выходил какой-то длинный толстый шланг и тянулся вдаль. Я понял, что шланг – это интерфейс Вселенной, по которому ко мне должна прийти передача, а от меня – уйти что-то другое. Сначала я испугался, подумав, что без этого «чего-то» я, наверное, не смогу жить, но потом успокоился и даже повеселел, потому что кто-то сказал мне: «Сможешь. То, что ты должен отдать, – несущественно для тебя по сравнению с тем, что ты получишь». Я поискал глазами источник этого уверенного голоса и увидел большую, черную с серебристыми пятнами псину. Она смотрела на меня умными, все понимающими глазами и улыбалась, вывесив из пасти огромный язык. Я поздоровался с ней, и мы разговорились. Она (то есть он) рассказала мне много чего интересного об устройстве коммунальной Вселенной, подтвердила жилеткин афоризм про несуществование смерти, добавив, что ее нет, потому что есть шланг, а потом поведала мне о том, как обретается истинная Сила. Когда собачка говорила обо всем этом, я, как и накануне с Жилеткой, изумлялся и восхищался тем, насколько все, оказывается, просто и понятно, а главное, вполне достижимо при некоторых усилиях, особенно – усилиях послушания и исполнения ее, собакиных, велений. Я проникся доверием к ней и ее добродушному голосу и ловил каждое ее слово. Я готов был лизать ей лапы и лаять по команде, потому что вдруг понял, что не могу без нее жить. Она – это все, в ней – весь я, со всеми потрохами. «Хорошо, что ты это понял», – сказал пес, и я заплакал от счастья, какого не испытывал никогда в жизни.

Последние его слова, обращенные ко мне, были такие: «Ты должен запомнить: ты – ничто; всем тебя делает то, что входит в тебя, когда ты опустошаешь себя. Призови Сущности Несотворенного, впусти их внутрь, и они наделят тебя Силой Бесконечности и Могущества».

И он исчез.

А вместо него я увидел бледное, осунувшееся, с запавшими глазами лицо Плащеносца. Только сейчас он был без плаща – в одних трусах и майке с головой Медузы Горгоны. Даже мертвой и нарисованной ей дано было обращать все живое в камень. Жуткое воспоминание о медузах резануло меня, словно клинком по брюху, и я, скорчившись в позе человека, мающегося животом, застыл, не видя больше перед собой ничего кроме этой кошмарной головы.

Так начался марочно-грибной марафон, длившийся где-то около недели, в течение которой меня без передыху пичкали кислотой и поганками и наставляли на путь беседами о началах мироздания, Владыках Вселенной, о принципах волхвования и могучих символах, в которые корнями уходит человеческое сознание.

Меня одолевало видение за видением, но я уже не запоминал их содержание и не удерживался ни в одном из них надолго. Я просто плыл сквозь них, вяло пошевеливая плавниками, без руля и ветрил, и, как мне было велено, искал пограничные столбы своего сознания. Собственно, именно для этого и проводилась оная длительная процедура самопознания. У нее было много красивых названий, например, «зависнуть в астрале», «погружение без выгребания» или «запереться в подвале», а суть сводилась к одному-единственному: к немилосердному шарашению своего «Я» до такой степени, чтобы оно от удивления ушло куда-нибудь гулять – как можно дальше и гуляло как можно дольше.

Чтобы вместо него внутри образовалась аккуратная пустота и тогда легко, без помех можно было бы нащупать те самые границы, за которыми начиналось уже исконное и бесконечное, вальяжно-пузатое «оно», обычно укрытое куцей занавеской «Я».

О том, как я искал пределы собственного сознания, рассказать хоть в малейшей степени вразумительно почти невозможно. Наверное, подвальные глубины, куда я спускался, и были той самой сумеречной зоной, в которой пропадает отдельность вещей и они вывариваются в однородную размазню. Вычленить что-то конкретное там нельзя, это сплошная черно-серая масса, и в ней нет ни тебя самого, ни мира, ни вообще ничего человеческого – а есть только что-то слепое, абсолютно равнодушное и абсолютно же враждебное. Какая-то иная природа вещей. Антиприрода. Если желаете представить себе это хотя бы приблизительно, представьте большую, плотную, без единого просвета тучу мух, каждая из которых размером с кулак. Туча шевелится, двигается, выпячивает ложноножки – и все это совершенно беззвучно. Впрочем, ее движений вам все равно не видно – вы их лишь чувствуете, находясь внутри этой мушиной биомассы, и даже не можете сказать, где кончаются мухи и начинаетесь собственно вы – потому что граница «Я» осталась далеко позади. Единственная эмоция, доступная в тех краях, – четкий, ясный, почти осязаемый страх сойти с ума и остаться там навсегда, без единого шанса отыскать дорогу назад.