Раквереский роман. Уход профессора Мартенса<br />(Романы)

Я уже выпрямился у постели Магдалены. Я кладу ее безвольные во сне руки ей на грудь. Подхожу к столу, всыпаю пилюли обратно во флакон — одна, вторая, третья, четвертая, пятая, шестую кладу в рот и быстро запиваю водой. Огибаю изножье кровати, ложусь рядом с Магдаленой и жду прихода глубокого десятичасового сна… Воспоминание или воображение, все равно. Мне кажется, что в то время, когда я начинаю погружаться в спасительные черноту и безмолвие сна, я уже знаю, что произойдет со мной и с миром. В середине дня, когда я проснусь, будет известно, что французы повернули из Эйзенаха на юго-запад, в сторону Хюнфельда и Фульды, и что их, кажется, не преследуют. А к тому времени, когда пруссаки и русские через несколько недель придут наконец в Кассель, наши окна будут давно уже застеклены и Магдалена занята хлопотами, а карта, на которую я поставлю, окажется выбранной безошибочно: граф Мюнстер.

Этот счастливчик — в какой-то степени мой ученик, в какой-то коллега по Гёттингену — вовремя спасся бегством от беспорядков в Германии: послом Ганновера в Петербург, оттуда — в Лондон. Теперь он опять в Германии, в качестве полномочного посла короля Англии и Ганновера. А искусство n'egociation[154], искусство дипломатических переговоров, гибкое, и элегантное, и бесстыдное искусство добиваться своей цели, было десятилетиями любимой темой моих лекций. Граф Мюнстер получает мое письмо… Воображение или воспоминание — все равно. Во всяком случае, я не припомню, чтобы при его написании наряду с оживлением у меня возникли какие-либо моральные трудности (очевидно, можно надеяться, что и мораль Мартенсов — понятие развивающееся…): «…итак, дорогой граф, мне хотелось бы, чтобы Вы знали о моем пламенном желании опять посвятить себя служению нашему законному и глубоко чтимому Суверену» (при этом остается неясным, считаю ли я нашим законным сувереном Георга Третьего, который за это время лишился рассудка и содержится в Виндзорском замке, или его сына и регента, по поводу скандальных долгов и расточительства которого в английском парламенте из года в год продолжаются конфузные дебаты). И граф Мюнстер не оставляет мое письмо без внимания. Наоборот. Он тут же приглашает меня к себе. Он чуть ли не бросается мне на шею: «Дорогой профессор Мартенс! Великолепно! Вы нам сейчас абсолютно необходимы…»

Как известно, он прежде всего посылает меня в Данию с поручением союзников к кронпринцу. Несколько месяцев спустя я уже на Венском конгрессе. Я негоциирую на самом высоком уровне. В замке, в Аполлоновом зале, я танцую с Магдаленой вальс. Известно, вместе с кем: слева опять с новой фрейлиной вертится докучливый русский царь с потным, в красных пятнах, лицом и с ангельской улыбкой на устах, справа Меттерних с его мефистофельской усмешкой etc. etc. А мимо нас и среди нас слоняются Беневенто (он хромает и поэтому не танцует), милостью Наполеона князь (хо-хо-хоо!) и министр иностранных дел только что реставрированной Франции Талейран, сударь с бледным скуластым лицом и печальным всезнающим взглядом. Я старательно разглядываю его поверх блестящего завитого бального парика Магдалены (такие парики почти что времен Марии-Антуанетты сейчас опять весьма в моде) и удивляюсь: белоснежные чулки и штаны князя Беневенто абсолютно сухие. Столь ловко он спрыгнул с тонущего корабля Наполеона в шаткую лодку Бурбонов.

Завтра я опять буду сидеть вместе со всеми ими, рядом с графом Мюнстером, за столом совещания и помогу им делить Европу, которую они стараются оттащить на четверть столетия назад. Ах, не все ли равно, в конце концов. Ибо что я могу сделать? Мне остается только оставаться im Innersten unbeteiligt[155]…

— Магдалена… — Этот розовый овал на лиловом бархате обивки, разве это не твое лицо? Нет! Значит, это Кати? Нет, это кто-то чужой… Но кто?

— Простите, господин профессор. Я нарушила ваш сон. Скоро уже Валга. Скоро пересадка.

24

Я пробуждаюсь. И узнаю молодую даму, мою визави. Я возвращаюсь в пространство и время, и мне ужасно неловко. За мою старческую дремоту в обществе дамы.

Настолько неловко, что вместо того, чтобы принести извинения, я прощаю ей потревожившее меня обращение.

— Ничего, дорогая сударыня. Наоборот, очень хорошо. Мы ведь скоро уже приедем.

Я смотрю в окно. Я не замечаю, как мы останавливаемся на станции Хяргмяэ и едем дальше в сторону Валга. Но станция была совсем недавно. Я узнаю места по далеким извивам реки Педель за лугами. До Валга нам остается еще более получаса езды. И в самом городе еще час, прежде чем прибудет рижский поезд. А потом еще семь или восемь минут до его отхода. И дальше дорога до Петербурга.

— Сударыня, простите старому ученому его чудачество: ему же хочется во всем установить систему. Цветам латинские названия, международным дамам — их общественные координаты. Расскажите мне, кто ваш муж.