Раквереский роман. Уход профессора Мартенса

— Наверняка. По крайней мере, каждая пятая беднее, — сказал я и взглянул сквозь иглистые листья стоящего на подоконнике алоэ в маленькое оконце рабочей комнаты. По другую сторону извилистой дороги, идущей к дому с севера, высился плоский травянистый холм, похожий на ушедшее в землю голое темя монаха посреди чащобы волос, ставшей ивовой порослью. По краю этой чащобы — покосившиеся кресты заросшего кладбища. На невысокой вершине холма деревянная церковь с приземистой башней, не такая уж обветшалая, но достаточно поблекшая.

— Ну что ж, — сказал Габриэль, — после обеда сходи в церковь. Тогда увидишь ее изнутри. Не такая уж она и неказистая. В алтаре картина, нарисованная Цирулли. Христос в Гефсиманском саду. Слыхал ты это имя — Цирулли? Нет? Будто бы известный художник. Господин Сиверс — это наш вайвараский граф — прислал его в прошлом году сюда в церковь писать и заплатил за картину пятьсот рублей. Ну да, а меня здесь все-таки надули.

— Как же это?

— Ах, знаешь, уповать, может, стоит на господа бога, может быть, еще на самого себя, а кто на важных господ надеется, тот просто дурень. Этот господин Сиверс обещал выстроить здесь лучшую в Вирумаа церковь! Будто бы план был уже готов. Краеугольный камень чуть что не заложен. А когда меня уже инординировали, выяснилось, что одна болтовня. Вместо этого он строит себе новый господский дом, разбивает леший его знает какой парк и вколачивает в него стоимость трех церквей. Ну, да ладно. Поговорим лучше о тебе. Я спросил — что тебя сюда привело? А ты не ответил. Это ты умел еще в Йене…

Я сказал:

— Запомни, все, что я буду говорить, сказано тебе sub rosa![36] — И рассказал о своем деле. А закончил я словами: — Тебя, Габриэль, я прошу теперь только об одном. Расскажи мне, какой, по-твоему, человек этот Сиверс. Что он любит? Что ненавидит? В чем он силен и какие у него слабости? Все, что могло бы способствовать приближению к нему.

По лицу Габриэля я видел, что он охотно готов обстоятельно мне ответить. Но только он открыл рот, как госпожа Клара пригласила нас к столу. Мы обедали за овальным столом в комнате тоже низкой, но значительно более просторной. Подан был суп из щавеля и копченое мясо с жареной овсяной кашей. На десерт — простокваша, которую каждый по желанию мог посыпать сахаром. За едой мы вели обычную светскую беседу. Я спросил, продолжает ли Габриэль, как прежде, музицировать, на что молодая женщина сразу ответила: «О да!» И не только на скрипке, но и на клавесине, который был у них где-то в другой комнате.

Я сделал хозяйке подобающие комплименты за вкусную еду, похвалил уютную комнату, после чего мы с Габриэлем вдвоем отправились в церковь. Сумерки маленькой, некрашеной внутри церковки пронизывали падающие из окон столбы света, и пахла она старым деревом, согретым на солнце. Войдя, Габриэль запер дверь на ключ. Мы сели рядом на узкую скамейку направо от алтаря, и я стал разглядывать алтарную картину неизвестного мне Цирулли. Странно оцепенелый, по-моему, Христос забавно преклонил колена на острых скалах, и тут же в кустах, раскинув ноги и руки, будто они пали в бою, спали апостолы.

Мне казалось, что место для ответа на мои вопросы было не совсем подходящим. Однако Габриэль отнесся к этому, по-видимому, не с профессиональной торжественностью, а с профессиональной повседневностью. Он рассказывал с жаром, но вполголоса:

— Хм. Мне известно — да это и все знают, — что господин Сиверс слишком низкого рода для подобного ему вельможи. Но все же — дворянин. А вот что он сын раквереского крепостного крестьянина — это для меня новость. Однако для тебя, по правде говоря, я особой выгоды в этом не усматриваю. Не замечал я, чтобы он поддерживал крестьян или свободных ремесленников. Крестьянское житье-бытье на мызах господина Сиверса — в Вайвара, Лаагна, Сатсо, Мустъйыэ, которыми он здесь, в Вирумаа, владеет и которые подарила ему прежняя государыня, — так вот, насколько мне известно, крестьяне живут там точно так же, как и повсюду. Этот господин Сиверс… — Габриэль вдруг задумался, потом сказал: — Впрочем, кто его знает…

— Ну, ну, — спросил я, — ты что-то вспомнил?

— Ну да, пожалуй, если смотреть на дело, зная про это обстоятельство…

— Что ты хочешь сказать?

— Да хотя бы Цирулли, который в прошлом году писал мне здесь этого Христа, — продолжал Габриэль, — это же, во всяком случае, не мазня, а художником сделано, правда ведь?

— Несомненно. — Я мог это сказать от чистого сердца, в той мере, в какой я в этом деле разбирался.