Раквереский роман. Уход профессора Мартенса

Цорндорф и Куннеродорф — названия эти были мне, разумеется, знакомы. Знакомы потому, что первое означало сражение, закончившееся большой победой русского оружия, а второе и пруссаки и русские считали своей победой. Сражение из недавней большой русско-австрийско-прусской войны, которое начиналось бы на «Ф», я вспомнить не мог. И воинственность этой триумфальной арки заставила меня внутренне усмехнуться. Ибо, насколько мне известно, господин Сиверс как воин в счет не шел. Под Цорндорфом и Куннерсдорфом он все-таки, кажется, находился. Но, судя по ироническому покашливанию Рихмана, не для того, чтобы командовать войсками или участвовать в серьезных военных действиях, а для того, чтобы верная императрица имела возможность повысить до генерал-лейтенанта своего отвергнутого возлюбленного. Однако у меня не было времени долго пожимать плечами по этому поводу. И помимо того, все это было слишком обычно, чтобы думающему человеку вообще стоило пожимать плечами.

По другую сторону площадки стоял господский дом. От множества застекленных окон отливающий голубизной деревянный коричневый дом с какими-то террасами и башнями. Однако более скромный, чем я ожидал, судя по рассказам.

Я остановил лошадь у главного подъезда и спешился. Прежде чем я успел осмотреться, нет ли где-нибудь людей, с лестницы мне навстречу поспешили два человека. Бритый и лощеный конюх взял мою лошадь под уздцы и увел. Одетый в зеленый сюртук камердинер с седыми бакенбардами с королевским достоинством спросил:

— Господин Беренд Фальк?

Я кивнул.

— Граф ожидает господина, — он вытащил из кармана часы на толстой цепочке, — да, через семь минут. Прошу.

Но он не повернулся и не пошел передо мной вверх по главной лестнице или вовнутрь дома. Он свернул направо, оглянулся, следую ли я за ним, и направился в парк. Следом за слугой я шел по до щепетильности ровно проложенным песчаным дорожкам, мимо двух-трех зеленых садовых скамеек и мимо маленького, выложенного камнем бассейна, куда из вделанной в склон медной трубки через лягушачий рот струилась вода. Дорога ощутимо пошла в гору и подвела нас к широкой лестнице из известняковых плит. Мы поднимались на вершину парковой горы между тенистыми дубами, светлыми липами и темными елями по все более крутой лестнице. На открытой вершине холма стоял маленький, может быть трех-четырехкомнатный, павильон на каменных колоннах в рост человека, вокруг шла веранда шириной в сажень. Вслед за слугой я поднялся по ступеням. На веранде он сделал мне знак подождать и вошел внутрь павильона. А я стал осматриваться.

Я стоял на уровне вершин парковых деревьев. На юге, по другую сторону расчлененного желтоватой сетью извилистых тропинок лесопарка и хозяйственных строений у его подножия, за белой лентой верховой дорожки, петлей охватывающей все три горы, белело поглотившее поля туманное марево, а дальше чернели, теряя по мере удаления к горизонту резкость. Ухеконнаский и Мустъйыэский леса. На западе между лесами зеленели клочки полей деревень, прилегающих к дороге на Таллин. На востоке — да это, пожалуй, парвские башни, что угадываются над лесами среди изменчивых облаков. Вид на север заслонял павильон, но я догадался — там должен быть вид на море. Тут вернулся камердинер с карманными часами в руке и произнес:

— Господин граф ожидают.

Я только успел подумать: «Какой царственный этикет в столь ранний час…» Но того, как примет меня господин Сиверс, я даже не пытался себе представить. Слишком много было возможностей: в каком-нибудь кабинете здесь же, в этом аистовом гнезде на петушиных лапах, за столом, или в кресле, или из-за раннего часа (или из-за подагры) лежа на канапе, вытянув на табурет ногу с распухшими пальцами, бог его знает…

Слуга с бакенбардами открыл передо мной дверь с веранды в дом и притворил ее, когда я вошел.

Я оказался в небольшом белом отштукатуренном помещении. В первую минуту я не понял, что это за помещение. Высокий, худощавый, но ширококостный мужчина, весь в белом и даже в белом колпаке, что-то делал, стоя у стола. На маленьком столике стоял кубообразной формы коричневый ящик высотой с пядь и с рукояткой сбоку. Мужчина вращал рукоятку и смотрел на меня из-под белого колпака и седых бровей вызывающим и оценивающим взглядом. Я поклонился и, кланяясь, увидел, что белая одежда доходила ему до половины ноги. Тут я понял, что на нем поварской колпак и поварской фартук, и помещение, где я находился, — маленькая кухня с топящейся плитой, и что, возможно, меня хотят здесь одурачить, а ящик, как я догадался не по скрипу от вращения ручки, а по идущему оттуда запаху, кофейная мельница.

И уж не знаю, благодаря чему: то ли опыту грубоватых розыгрышей в те времена, когда я был буршем, то ли решению изображать недогадливого, если ничего лучшего в голову не придет, — но с удивлением я справился. Я сказал:

— Господин граф, мой друг и мой йенский комилитон[38] пастор Кемпе…

— Да-да, — сказал граф, — прежде всего попьем кофе.