Раквереский роман. Уход профессора Мартенса

— Вот видите! — с жаром воскликнул Рихман, — Но не стоит из-за этого так бледнеть. Вот, держите. — Из взятой с полки бутылки он налил мне в большую рюмку чего-то крепкого, кажется рябиновки, и я одним глотком ее выпил, а Рихман продолжал: — Вы же не единственный, с кем они играют. Власть играет со всеми нами. Только не всегда так прозрачно. Учтивость власти, ее стремление к законности, ее моральность — это всего только игра. Вам двадцать семь лет. Разве вы этого еще не разглядели? Власть не желает быть ни учтивой, ни законной, ни моральной. Власть желает властвовать. И оставаться у власти. Самодержец, сенат, департаменты, министры, коллегии, комитеты — все только для этого и существует. Их суета и их косность — в той мере, в какой требуется, — все только для этого. А если власть иногда делает вид, что желает чего-то другого, то это или обман, или забава. Одно из двух.

Я сделал последнюю попытку. Я воскликнул:

— Послушайте, господин Рихман, я приведу вам пример из вашей собственной области: императрица дозволила в прошлом году новую фармакопею. Вы сами об этом мне говорили. Так что же, этот акт — тоже забава?

— Отчего же? — согласился аптекарь. — Это совсем не забава.

— Так что же, обман? — спросил я победоносно.

— Обман! — крикнул аптекарь еще победоноснее.

— То ость как?

— Ибо вы уже обмануты! Вы верите, что это был акт просвещенной гуманности. А я ведь вам говорил: сперва она была дана только для военных госпиталей. Это во-первых. А если ее и распространят на аптеки, так все равно для того же самого. Вовсе не для того, чтобы лучше лечить народ. Это только первое звено в цепи. А цепь неминуемо такая: лучше леченный народ, — значит, здоровее рекруты, сильнее армия, прочнее власть. Так что по нашей классификации и новая фармакопея обман. Желаете привести еще примеры?

Я понял, что даю себя провоцировать, и все же пошел на это:

— А указы императрицы о развитии образования…

— Обман! — закричал Рихман. — Неужели вы верите, что власти нужны образованные люди an und fur sich?![41] Ей нужны более образованные, следовательно, более ревностные исполнители повелений. Любое образование, несущее с собой что-нибудь иное — сомнения, критику, реформистские идеи, она мгновенно пресекает. А вы обратили внимание: государыня переписывается с Вольтером. А распространен ли Вольтер в России? Госпожа Тизенхаузен читает Руссо — вы сами мне об этом говорили, — а какая нам от этого польза? Только вред. Потому что теперь над нами парит гарпия, читавшая Руссо. И мы понимаем, что никакой Руссо не поможет нам против ее произвола. Так что и указы о развитии образования относятся к категории «обман». А третий пример — то, что господа, власть предержащие, сделали с вами в Вайвара. Это не было даже обманом. Просто изысканная плоская шутка. И ничем другим это и не могло быть.

Хозяин умолк, и, честное слово, какаду, казалось, понял, что наступило самое время для его реплики или, во всяком случае, что в наступившей тишине она прозвучит особенно эффектно. Он распушил на шее перья и протрещал: Shbrrechtmnhrrrr!

Я почувствовал, что рихмановская рябиновка ударила мне в голову, мне было сразу и жарко и холодно. Жарко от стыда, холодно от разочарования. У меня горели уши и стыли щеки. Моя голова пылала, а пальцы были ледяные. Может быть, возвращаясь в Вайвара и промокнув под дождем, я простудился, и у меня началась лихорадка. Я сказал:

— Господин Рихман, вы превосходно умеете разрушать иллюзии. Если бы известная мера моей наивности была достаточно велика, то мне, после вашего разъяснения, оставалось бы только повеситься. Ха-ха-ха-ха. Но, к счастью, все обстоит не так уж скверно. На самом деле не так уж я поверил этим господам. В сущности, мне хотелось с вашей помощью проверить себя.

Это было правдой только отчасти. Про себя я подумал: какое счастье, что я не выложил ему про их пари и победу Люцифера. Тогда ему до смешного легко было бы высмеять меня: «Так вы что, слепой, сами вы не видите, как они своим пари играли вами?!»

Я поблагодарил старика за поучительный вечер и встал. Мы уже вышли в прихожую. И, уже держа в руке свою поношенную шляпу, я спросил:

— Однако объясните мне, господин Рихман, вы ведь годами боролись за права города. Вы сидели на ступе с порохом. В переносном и только благодаря счастливому случаю не прямом смысле слова. Во имя чего? Если мы не больше чем игрушки в руках власти? И все только обман, шутка, иллюзия?

Он поднес свечу, которую держал в руке, провожая меня, к нашим лицам, с упрямой усмешкой взглянул мне в глаза и сказал:

— Не во имя веры. Во имя глупого тщеславия. А вдруг мне удастся что-нибудь хоть на йоту сдвинуть. Покойной ночи.

Я уже стоял на улице, на ступенях крыльца. Я воскликнул:

— Значит, все-таки во что-то веря? — Я обернулся, чтобы торжествующе посмотреть в его усмехающееся лицо, но за моей спиной в ночных сумерках не было ничего, кроме двери из сучковатых еловых досок.

22