Ральф де Брикассар

Сколько Вирджиния себя помнит, она всегда ненавидела этот пикник, обязательный для всего их семейного клана, но у нее и в мыслях никогда не было восстать против него. Она покорно исполняла все установленные в их клане традиции, хотя они и вызывали у нее чувство тошноты. Девушка поежилась, вспоминая, что обычно говорил ей каждый из ее родственников на этом пикнике и обязательно сказал бы сегодня. Дядя Тримбал, которого Вирджиния не любила и презирала, хотя он считался главным во всем клане Джексонов, этот «денежный мешок», спросил бы ее поросячьим шепотом: «Не думаешь еще о замужестве, моя милая?» — и залился бы визгливым хохотом, не ожидая ответа. Тетя Тримбал, которую Вирджиния тоже не любила и презирала, но, подчиняясь семейным правилам, относилась к ней с униженным благоговением, рассказала бы ей о новом шифоновом платье Корнелии и последнем любовном послании Эндрю. Вирджиния должна была при этом улыбаться или хотя бы показать заинтересованное внимание, как будто и письмо, и платье принадлежало ей самой, иначе тетя Тримбал обиделась бы. А Вирджиния уже давным-давно решила, что она скорее обидит Бога, чем тетю Тримбал, потому что Бог может простить ее, а тетя Тримбал — никогда.

Тетя Эвелин, невероятно толстая, обладающая милой привычкой говорить о своем муже не иначе как «он», хотя из ее слов следовало, что это единственное существо мужского пола в мире. Тетя Эвелин никак не могла забыть, что была ослепительной красавицей в молодости, она бы непременно посочувствовала Вирджинии по поводу нездорового цвета ее кожи: «Не понимаю, почему сегодняшние девушки так загорелы. Когда я была молодой, моя кожа всегда была как роза или персик. Меня считали самой красивой девушкой в Америке, моя милочка».

Возможно, только дядя Гэвин ничего бы не сказал, хотя, может быть, и он в шутку заметил бы: «Какой толстой ты становишься, Вурж!» — и все засмеялись бы, представив, как бедная, костлявая малышка Вурж становится толстой.

Красивый, напыщенный дядя Джефсон, которого Вирджиния не любила, но уважала, потому что его считали чрезвычайно умным, а следовательно принимали за пророка семейства — все Джексоны уступали ему по количеству мозгов в черепной коробке — мог бы заметить с сарказмом совы, подтверждающим его репутацию: «Я думаю, все эти дни ты поглощена своими душевными надеждами?»

А дядя Роберт задал бы одну из своих глупых головоломок, сопровождая ее гнусными усмешками, сам же и отвечая на нее: «В чем разница между Вурж и мышью? Мышь хочет укусить сыр, а Вурж очаровать мужчину».

Вирджиния уже раз пятьдесят слышала эту загадку, и каждый раз ей хотелось запустить чем-нибудь тяжелым в своего родственника. Но она никогда не делала этого. Во-первых, потому, что Джексоны никогда не разбрасывались вещами. А во-вторых, дядя Роберт был состоятельным и бездетным вдовцом, и Вирджиния воспитывалась в страхе и уважении к его деньгам. Если бы она обидела дядю Роберта, он исключил бы ее из своего завещания — предполагалось, что она была включена в него. Вирджинии не хотелось быть вычеркнутой из завещания дяди Роберта. Она была бедна и знала саднящую горечь бедности. Поэтому девушка терпела его шутки и даже обращала к нему кроткие вымученные улыбки. Правда, была еще надежда получить что-то от их очень богатой кузины Мэри Карстон, когда она тоже умрет, но та была далеко, в Австралии, а дядя Роберт рядом.

Тетя Патриция, прямая и порывистая, как восточный ветер, критиковала бы Вирджинию по любому поводу — девушка даже не могла предсказать, по какому, так как тетя Патриция никогда не повторялась в своих критических замечаниях, всегда находила что-нибудь новенькое, что каждый раз больно ранило самолюбие. Тетя Патриция гордилась тем, что прямо говорила то, что думала, но не переносила, когда другие люди делали то же самое в отношении ее. Вирджиния могла бы гордиться обратным: она никогда не говорила того, что думала. Если ей вообще пришло в голову чем-то гордиться.

Кузина Джорджина, названная в честь прапрапрапрабабушки, которая, в свою очередь, носила имя какого-то там короля Георга Четвертого, тщательно перечисляла имена родственников и друзей, умерших после последнего пикника и размышляла по поводу того, «кто же из нас окажется следующим».