Ралли Родина. Остров каторги

Он поднялся из-за стола и пошел открывать.

– Я-то, может, и привык, – тихо сказал Чехов. – Просто именно сегодня никого не ждал.

Оставив его слова без внимания, доктор открыл дверь и весело воскликнул:

– Привет, паренек!

– Здравствуйте, Петр Семенович! – ответил помощник Ландсберга.

Чехов, решив, что отсиживаться в сторонке невежливо, подошел и встал рядом с Толмачевым.

– С чем пожаловал? – осведомился доктор.

– Карл Христофорович просил Антону Павловичу передать приглашение, – отрапортовал мальчишка.

– И где же оно?

– Вот. Озвучиваю.

– А… То есть приглашение – устное?

– Ну… да.

Доктор повернулся к Чехову и, пожав плечами, спросил:

– Слышали, Антон Павлович? Вас приглашают.

– Мне лестно, – кивнул литератор, с интересом рассматривая мальчишку. – Как тебя, кстати, зовут?

– Мишка, – смущенно ответил рыжий паренек.

– Очень приятно, Мишка, – с улыбкой кивнул ему Чехов. – Так вот, скажи, будь добр, когда Карл Христофорович меня ждет?

– Он не назвал точного времени и дня, – задумавшись ненадолго, сказал мальчишка. – Просил у вас спросить, когда вам будет удобно?

– Когда мне будет удобно… – эхом повторил Чехов.

Он ненадолго задумался, а потом спросил:

– А скажи-ка, Мишка, Карл Христофорович не против будет, если я к нему пожалую завтра вечером? Или ему удобнее днем?

– Нет-нет, вечер – это, напротив, отлично, – заверил Мишка. – Днями Карл Христофорович и сам обычно занят.

– Тогда передай Карлу Христофоровичу, что я приеду завтра около семи.

– Передам, – чинно кивнул посыльный.

Он вел себя очень сдержанно, видно, было, что Ландсберг учил его манерам, но в глазах его пылал огонь. Чехов знавал таких пареньков – непоседливых, словно с внутренним бесом. Тем удивительней была та воспитательная работа, которую проделал с Мишкой Карл Христофорович.

«До чего же любопытная личность этот Ландсберг! – в очередной раз подивился Антон Павлович про себя. – Все строительство на Сахалине себе забрал, авторитетом пользуется и среди других ссыльных, и среди высших чинов… Этак вскоре можно будет счесть, что и осужден бедняга невинно… но, кажется, до этого не дойдет – как говорят, взят он был с поличным…»

– До свидания, Антон Павлович. – сказал Мишка, отвлекая Чехова от мыслей.

Не дожидаясь ответа, он поклонился литератору и доктору, круто развернулся вокруг своей оси и пошел к телеге.

– Хороший мальчишка, – заметил Антон Павлович. – Он, часом, Ландсбергу не сын?

– Он? Нет. Своих Ландсберг так не гоняет.

– Но дети у Карла Христофоровича, получается, все же есть?

– Есть, – кивнул Толмачев. – И дети, двое, и жена, и дом собственный.

Они вернулись за стол.

– Так он тут, получается, неплохо устроился, – заметил Чехов.

– Насколько можно, – пожал плечами доктор. – Вы еще этим не пропитались, наверное, чтоб до конца понять: с Сахалином можно смириться, можно привыкнуть к нему, но полюбить… это, скажу я вам, та еще задача. Медицина бессильна, как говорится.

Разводя руками, он скорчил такую потешную мину, что Чехов против воли расплылся в улыбке… да так и застыл с ней, переваривая услышанное. Толмачев с самого начала показался литератору веселым, неунывающим человеком, но, похоже, это была всего лишь маска, за которой доктор прятал свои истинные чувства.

«Наверное, впервые он со мной настолько откровенен, – подумал Антон Павлович. – Другого подобного разговора я между нами, признаться, не вспомню…»

Больше ни о чем значительном они, однако, бесед в тот вечер не вели – так, поболтали о пустяках медицинских, доктор рассказал несколько сплетен, смешных и не очень, на середине одной из последних к дому подъехала повозка, в которой был Ракитин, и Чехов, раскланявшись с доктором, переобулся в дорожные туфли и покинул квартиру Толмачева.

– Не поверите – меня Ландсберг к себе в гости позвал, – забираясь в повозку, вместо приветствия сказал Антон Павлович.

Ракитин вздрогнул, однако тут же взял себя в руки и с показным равнодушием пожал плечами:

– Отчего же не поверю? Гостей с материка у нас многие любят расспрашивать – интересно же, что там происходит, на большой земле. А вы еще и писатель… С вами и разговаривать приятней.

Чехов хотел сказать, что не со всяким писателем общаться приятно и хорошо, но передумал, сочтя такое замечание неуместным. Поэтому он произнес лишь:

– Посмотрим, что выйдет из этой затеи.

И, умолкнув, плюхнулся на сидение рядом с Ракитиным.

Возница, убедившись, что Антон Павлович расположился, натянул поводья и дал лошадям кнута. Повозка покатилась вперед, подпрыгивая на ухабах.

Глядя на мрачные казармы и заключенных, слоняющихся по улицам, Чехов поймал себя на мысли, что с нетерпением ждет завтрашней встречи.

Ландсберг почему-то казался ему уникальным человеком, который на собственной шкуре испытал многие тягости жизни заключенного, но при этом остался свободен – по меркам Сахалина, разумеется.

* * *

1967